Когда Мерриам вступил в должность, порты восточного побережья почти месяц как бастовали по мановению руки Бриджеса.

5 июля полиция пыталась разблокировать порт Сан-Франциско и разгрузить скопившиеся корабли. В толпу пикетчиков полетели гранаты со слезоточивым газом. Работяги, не растерявшись, швыряли их обратно. Полицейский автомобиль оказался в окружении, кто-то из копов стрелял в воздух, потом – в людей: двоих рабочих убил, одного тяжело ранил. 9 июля жертв «белого террора» торжественно похоронили, а 14-го город сковала всеобщая забастовка протеста.

Газеты впали в истерику.

Радикалы ‹…› хотят революции ‹…› положение в Сан-Франциско некорректно описывать словами «всеобщая забастовка». То, что происходит, – это восстание, организованное коммунистами против правительства. Нужно одно – всеми силами подавить бунт и защитить право обычных людей заниматься своими обычными делами в безопасности.

Ковбой Уилл Роджерс пытался остудить страсти.

В 1926-м я был в Англии во время всемирно известной всеобщей забастовки. И вот она-то, братец мой, была всеобщей. Не выходила ни одна газета, не ходили ни поезда, ни автобусы, ни одно колесо не крутилось. ‹…› Что ж, я приехал в Сан-Франциско и не сказать, чтобы прямо-таки рехнулся от стресса, как вы могли подумать. Все так же по-британски спокойно. Единственное, что досаждало, так это заголовки в газетах Фриско. Я надеюсь, что мы никогда не доживем до дня, столь же дурного, каким изображали его некоторые заголовки.

Роджерс начитал в «парализованном» городе 18 открытых ресторанов, видел грузовики, как ни в чем не бывало развозившие лед, молоко, хлеб. Но утром 17 июля Мерриам вывел на улицы 1 700 национальных гвардейцев и танки. Впрочем, в разгроме забастовки им отводилась второстепенная роль, они лишь блокировали, выставив на перекрестках пулеметы, центр города. Полиция назовет чистым совпадением то, что затем именно в блокированные кварталы вошли караваны автомобилей, набитых крепкими мужчинами в кожаных жилетках – «бдительными гражданами»: не только штрейкбрехерами, но и лавочниками, клерками, прочими «белыми воротничками».

Автомобили брали в кольцо отделения профсоюзов, рабочие клубы, красные типографии, благотворительные столовые. Сначала на них обрушивался град кирпичей. Когда в доме не оставалось ни стеклышка, граждане врывались внутрь, избивая всех, кому угораздило там оказаться. Методично разбивали в щепки мебель, топорами рубили пианино, выбрасывали в окна пишущие машинки. Сделав дело, направлялись по следующему адресу. А на месте погрома появлялась полиция, чтобы арестовать избитых людей. В тюрьму, рассчитанную на 150 постояльцев, втиснули 450 «коммунистов». К всеобщему удивлению, среди них оказалось не больше дюжины «инородцев»: и это в городе, на треть иммигрантском.

И так квартал за кварталом, город за городом – по всему побережью, несколько дней подряд. Когда все общественные организации были выпотрошены, граждане взялись за квартиры «подстрекателей».

Отступить погромщикам пришлось лишь однажды. Разгромив первый этаж дома, где располагались партийный комитет и рабочая школа, они двинулись вверх по узкой лестнице. На площадке их встретил, размахивая старой кавалерийской саблей и штыком, бравый сторож, отставник Дэвид Мерайхью. Сдался он только полиции, оговорив себе безопасность.

Неподалеку располагался штаб Синклера. Журналисты передали в редакции, что «бдительные» взялись за EPIC. Причем журналисты, достойные доверия: о погромах они сообщали чуть раньше, чем разлеталось первое окно. Ошиблись они однажды: штаб EPIC не пострадал. В том, что он был намечен к погрому, сомнений нет, а чудесным спасением он обязан соседству с партийным комитетом. Полиция, действуя по графику, уже заняла то, что оставалось от комитета: устраивать очередной погром буквально под носом полиции было дурным тоном даже в Калифорнии.

* * *

Синклер – что и предопределило неудачу его «крестового похода» – стал смертельным врагом Голливуда, объявив о намерении ввести налог на студии и разместить безработных в пустующих студийных помещениях, где они производили бы фильмы по госзаказу.

Услышав об этом, Майер и Херст (сравнивший Синклера с крысоловом из Гаммельна) прервали поездки по Европе. Во всяком случае, по версии сторонников Синклера, вернуться их вынудили именно выборы. Синклер не отказал себе в удовольствии акцентировать в памфлете то, что Херст (уже побывавший на партайтаге в Нюрнберге) в середине сентября встречался с Гитлером. Назвал Синклер и организатора аудиенции – Эрнста «Путци» Ханфштангля, заведующего берлинским Бюро иностранной прессы.

Авантюрист и музыкант, он с переменным успехом пытался «обтесать», сделать Гитлера своим для англо-саксонского истеблишмента, требовавшего лишь соблюдения внешних политических приличий и, безусловно, солидарного с антикоммунизмом фюрера. Ханфштангль благодаря своим связям был идеальным посредником. В нью-йоркском магазине его отца, знаменитого антиквара, Херст с 1890-х годов покупал эстампы. В отцовском салоне бывали Морган и Генри Форд, Тосканини и Чаплин. Наконец, со времен Гарварда, где он учился вместе с Джоном Ридом, Путци знал ФДР.

Херст, конечно, симпатизировал наци и публиковал эксклюзивные колонки нацистских бонз. Публиковал бы и Гитлера – но тот был слишком занят, чтобы сдавать тексты в срок. Но по большому счету встреча с фюрером не так уж криминальна. Какой журналист и бизнесмен отказался бы от нее? К тому же Херст, получив приглашение от Гитлера, посоветовался с Майером. Тот пришел в неописуемое волнение: встречайся с ним поскорее, может быть, сможешь сделать «что-то хорошее». Майер имел в виду: хорошее для немецких евреев. Что же, Гитлер уверил Херста: притеснения евреев сходят, а скоро вовсе сойдут на нет. Как не поверить человеку, за полтора месяца до того вырезавшему без суда и следствия верхушку штурмовиков, с которыми ассоциировался дикий террор первых нацистских месяцев?

Магнаты полагали: за EPIC стоит Фокс. В книге «Эптон Синклер представляет Уильяма Фокса» (1933) писатель – за 25-тысячный гонорар – уже изложил историю крушения Фокса по версии самого Фокса, вывалившего перед Синклером гору грязного голливудского белья. Ежедневно он приходил к писателю с чемоданчиком компрометирующих других магнатов документов.

Ни одна мелодрама, которую я мог бы сочинить, не была бы так переполнена преступлениями и предательствами, опасностями и побегами, как история Уильяма Фокса. ‹…› Тема была слишком богатой, чтобы оставлять ее в руках одного человека – еврейского мальчика родом из венгерской деревни, выросшего в трущобе Ист-Сайда. Они окружили его толпой, элегантные и образованные джентльмены с Уолл-стрит с гвоздиками в петлицах, и они приставили целую батарею пулеметов к его голове, и взяли его на гоп-стоп, и отобрали у него контроль над его бизнесом.

Магнаты решили: изощренным электоральным способом Фокс мстит им, как уже мстил пером Синклера. Но Синклер в той же мере использовал Фокса как орудие мести за убытки, понесенные им в связи с «Да здравствует Мексика!». Пятьдесят тысяч экземпляров книги о Фоксе, проданных по три доллара, сполна компенсировали ему потери.