Именно по причине недовольства правительственным курсом, который характеризовался не только размытостью политических предпочтений (исключая то, что было лишь известно об умеренно-консервативных взглядах председателя правительства), но и неспособностью наладить бесконфликтное взаимодействие хотя бы с одной думской фракцией, — именно по этой причине депутаты ждали увольнения В. Н. Коковцова, а когда это случилось, то увольнение уже не рассматривалось как нечто неожиданное[730].

Отсутствие механизмов продуктивного взаимодействия в отношениях Коковцова с Государственной думой было одной из основных причин, повлекшей за собой увольнение, но самостоятельного значения этой причине как фактору отставки приписывать нельзя, поскольку неопределенность эта отражала стремление Николая II сохранить видимость добрых отношений с представительными учреждениями, не влекущей за собой кардинальных политических преобразований, как того требовали депутаты, выражая объективные потребности модернизационного периода.

Другими словами, своей политикой без особых политических предпочтений В. Н. Коковцов не смог найти, да и не искал, реальной поддержки в Государственной думе. При этом В. Н. Коковцов руководствовался в большей мере, как он сам выразился, тем, что к нему «предъявляют сверху требования быть по возможности объективнее и не стоять в зависимости от какой-либо партии»[731]. В этом отношении он был типичный исполнитель. Он старался не обмануть ожидания Николая II, в то же время ему не хотелось говорить об этом открыто. Он признал свои стремления оправдать ожидания монарха только в эмиграции[732].

Вряд ли В. Н. Коковцов, как и другие высшие чиновники, мог кардинально усовершенствовать российский политический режим и систему власти. В этом, вероятно, кроется причина «крахов» представителей высшей бюрократии разного калибра (С. Ю. Витте, П. А. Столыпин, В. Н. Коковцов и др.). Проблему противовеса Государственной думе «самодержавие решало путем усиленного пополнения назначенной части Государственного совета бюрократами-сенаторами и представителями высшего ведомственного чиновничества, являвшимися, с точки зрения власти, носителями государственного смысла, призванными как нейтрализовать поверхностные увлечения Думы, так и компенсировать отсутствие у большинства ее депутатов опыта государственной деятельности»[733].

Таким образом, человеку, действовавшему в рамках данной политической системы приходилось неизбежно считаться с теми политическими ориентирами, которые задавала среда. Политические мнения В. Н. Коковцова выстраивались неминуемо по правилам игры системы. Отсюда — непоследовательность его шагов, неустойчивость как политика. Вместе с тем, задаваясь вопросом о том, что было реальным политическим кредо В. Н. Коковцова в отношениях с Государственной Думой, следует исходить из того, что он действительно стремился по форме сотрудничать с ней, не способствовал крайним мерам в отношении нее с самых первых дней ее работы, и обеспечивал себе поэтому явный неуспех «наверху». Он не был типичным бюрократом. Этот человек был интеллектуалом, которого знала вся Европа. Он стремился обеспечить выгодное положение России на международной арене, отлично понимая, что Россия — страна задержанного развития. В. Н. Коковцов хорошо понимал свою роль, этим объясняется его высказывание в частном письме к Гурлянду, что «давно было видно, что „ставка“ поставлена не на наши взгляды и что они были „биты“ задолго перед тем, что был „добит“ я»[734].

Можно предположить, что именно с отставки В. Н. Коковцова начинается период т. н. «министерской чехарды», которая, по мнению некоторых исследователей, явилась в результате одним из «наиболее заметных явлений того периода политической истории России, который непосредственно предшествовал февральской революции»[735]. Признав, что назначение П. Л. Горемыкина вслед за В. Н. Коковцовым на должность премьер-министра было неудачным политическим ходом, Николай II вскоре назначает Б. Штюрмера, стремясь к контакту с Государственной думой[736].

Николай II, подверженный различного рода влияниям, терпел В. Н. Коковцова только до тех пор, пока интрига против него не развернулась в полном объеме. На это наслоилось обстоятельство, по которому В. Н. Коковцов сначала в высшей степени устраивал царскую чету — его готовность не опираться ни на какие политические партии. Но после того, как в IV Государственной думе, как будет ясно из дальнейшего изложения, возможность нахождения консенсуса между народными представителями и правительством уже найти не надеялись, В. Н. Коковцов в роли проводника именно такой политики Николая II не устраивал. Взгляды Николая II изменились под влиянием кн. Мещерского, уловившего в настроениях царя негативное отношение к представительным учреждениям и разработавшего план разгона Думы[737].

Интрига вышла на решающий виток, когда на пост министра внутренних дел был назначен Н. А. Маклаков. В. Н. Коковцов был против этого назначения, а Николай II, зная об этом, назначение подтвердил, руководствуясь, очевидно, мыслью о том, что объединенное правительство — конкурент его власти. В это время группа Мещерского начала оказывать на него решающее влияние. В. Н. Коковцову было известно, что Маклакова протежирует князь Мещерский. О том, что результатом такого назначения будет «немедленная интрига против меня, чему обстановка кн. Мещерского даст подходящую почву», В. Н. Коковцов сказал Николаю II. На это царь ответил, что В. Н. Коковцов «обычный пессимист, что Маклаков… способный… и что он получил сведения, что это удачный выбор»[738]. Со стороны В. Н. Коковцова отношения к Маклакову были «очень дурные»[739]. Его письмо с просьбой не назначать Н. А. Маклакова содержало такую характеристику последнего: «Недостаточно образован, малоопытен и едва ли сумеет снискать себе доверие законодательных учреждений и внушить авторитет в своем ведомстве»[740]. Но В. Н. Коковцов ошибся. Перед открытием второй сессии IV Думы Маклаков, инспирируемый кн. Мещерским, воспользовался отъездом Коковцова в Париж, чтобы снова поднять вопрос о роспуске Думы. 14 октября 1913 года он обратился к Николаю II с письмом, в котором предлагал роспуск Думы, если она не сбавит оппозиционный тон. Одновременно он внес в Совет министров постановление об объявлении столицы на чрезвычайном положении, что было одобрено Советом министров. На его журнале Николай II написал: «Согласен. Срок созыва новой Государственной думы должен быть значительно отдален»[741]. Дальнейшее нежелание большинства министров идти на обострение отношений с Думой исследователи склонны связывать с неудачей, постигшей В. Н. Коковцова в Париже, где он вел переговоры о железнодорожном займе. Ему были предложены невыгодные условия, при переговорах указали на то, «что творится в России, на шаткое положение Думы, на министерскую „забастовку“»[742] и пр. Получив известие о готовящемся государственном перевороте, В. Н. Коковцов телеграфировал в Петербург о желательности отложить роспуск Думы до его возвращения. В результате решено было Думу сохранить[743]. Но вскоре настроение Николая II изменилось и Н. А. Маклакову было указано «на необходимость считаться с общественным мнением и не вносить раздражения в местные общественные круги теми приемами управления, которые, собственно говоря, не представляют собою ничего нового сравнительно с государственным укладом, существовавшим до 1905 года»[744]. Вот наглядный пример, шаткости политических предпочтений Николая II не до конца продуманной позиции. Такая изменчивость не могла способствовать устойчивому положению премьер-министра, поскольку вынуждала последнего постоянно лавировать. В силу исторически сложившейся традиции управления в России правила политической «игры» диктовал Николай II. В