Другое сильное впечатление, столь же яркое, но менее душевное, случилось на полпути между Пинском и Вильно, в городке Здзецеле. После тряской дороги и скромных хаток удивительно было наблюдать за окном кареты столь роскошный дворец. Когда Натан спросил: «Чей?» — ему ответили, что князей Радзивиллов. Сразу вспомнились Радзивиллы, зеркальные милым Бродам по ту сторону границы. Но на сей раз слез не было. А появилось — впервые! — удивительное чувство, которое позже будет еще не раз. Что не только Б-г един, но и Мир един, всё связано со всем. И чередой невидимых связей всё, что ни на есть в нем, соединено и с твоим родным местом.

Дорогою следить за новостями было некогда и незачем, а узнать их — неоткуда. Но зато когда уж прибыли в Вильно, то они обрушились — все разом. Оказывается, Наполеон бежал с Эльбы, высадился на побережье и за три недели достиг Парижа. Было это еще 20 марта. Сделав сие, Бонапарт снова стал императором. Франция же — империей. И это, конечно, делало все имевшиеся планы Натана Горлиса чрезвычайно зыбкими, а то и рискованными. Он хорошо помнил, что муж тетушки Эстер — офицер, причем именно наполеоновский офицер. И кажется, даже из гвардии! Если же верить европейской прессе, ветераны императорской армии встретили возвращение узурпатора с большим воодушевлением.

Впрочем, что нам до прочих ветеранов, главнейшим был вопрос: как к этому событию отнесся именно супруг тетушки Эстер (чтобы не дразнить еврейских родственников, она даже имя его в письме не называла)? Не менее важными для Натана были и иные вопросы европейской политики. Надолго ли пришел Наполеон, навсегда ли? Будет ли новая война, о чем говорили многие (да почти что все)? А если будет, то сколь долго и кто в ней победит? Возвращаясь к началу — какова будет роль во всем этом мужа тетушки Эстер и ее самой? В конце концов, выживут ли они в этой вновь начавшейся кутерьме?

Разумеется, у Натана появлялись мысли бросить всё и вернуться домой в Броды. Но в этом было такое неприкрытое малодушие (после всех-то возвышенных прощаний, расставаний, пожеланий), что упрямому молодому сердцу было категорически невозможно согласиться с таким решением. Другой вариант заключался в том, чтобы остаться в Вильно и при поддержке местных родственников начать свое дело. Некие средства для этого у него были (понятно, что брать деньги в дальнюю дорогу, да еще через Русланд, довольно рискованно, так что свою долю наследства Натан перевел в Бродах в именные векселя). Но проблема в том, что виленские Горлисы, люди, в сущности, хорошие и по-родственному внимательные (тем более что Ривка тут всем приглянулась), были от него очень далеки. Достаточно сказать, что само слово «гаскала» являлось для них ругательством, и довольно злым. В их присутствии Натану, дабы не обижать, приходилось скрывать свои подлинные мысли и чувства, как мы помним, довольно вольтерьянские.

Меж тем время шло. На благословенной земле Лиетувы зазеленели деревья, кусты, травы. Весна вступала в свои права. А вместе с ней вступал в свои права и император Наполеон. Писали, что он готовится внести изменения в Конституцию, отчего власть его должна была укрепиться еще больше. Так что же, получалось, что это навсегда?.. И Натан решил, что нужно собираться в дорогу.

Тем более что и безо всякого Наполеона мирно соседствовать с ортодоксальными виленскими Горлисами становилось всё труднее. Впрочем, и ссориться с ними, обижать да обижаться тоже не хотелось. Аккуратно, насколько можно, Натан сказал им, что планирует продолжить задуманное путешествие. И потому просит подсказать, как ему добраться до порта Мемеля (любопытно будет оглядеть сей град, во время войн бывший прусскою столицей). И как там быстрей будет найти тамошних Горлисов.

Увы, нам, слова эти, сказанные вежливо и спокойно, прозвучали грубостью. Похоже, виленские родичи уверили себя в том, что благовоспитанный юноша забыл все прежние глупости про далекий Париж, рядом с которым, кажется, пылают врата ада (нечто подобное тут говорилось и про Мемель, в коем, правда, врата эти несколько поменьше). Что он так воодушевлен всем увиденным в Ерушалаим де-Лита, что и помыслить не может о существовании где-либо еще, кроме как здесь. И вот — получите…

В возникшей паузе, тянувшейся нестерпимо долго, Натан вспомнил правила, преподаваемые Кариной на уроках по этикету (на самом деле, не чисто аристократические, а довольно универсальные). К примеру — в любой ситуации нужно вести себя спокойно, с достоинством, без суеты. (Интересно, но в Бродах о том же издавна говорили короче — «швицать не надобно», что, впрочем, лишний раз подчеркивает общеприменимость подобных норм.) И действительно — пауза, казавшаяся бесконечною, таковой не стала. Старший из местных Горлисов сказал, что узнает о ближайшей оказии в Мемель и накануне поездки подготовит весточку прусским родственникам, на каковой укажет их же адрес.

Натан особо отметил про себя, как было сказано «родственникам». С одной стороны, с долей уважения, потому что, как бы то ни было, а всё же кровно близкие люди, на которых в случае чего можно положиться. Но, с другой — с не менее ощутимым неприятием, как о людях, не вполне оправдывающих возложенные на них надежды. И тогда бродский Горлис с радостию подумал, что с мемельскими родичами, пожалуй, общаться ему будет полегче… На окончание разговора он сказал, довольно неожиданно, обращаясь как бы ни к кому, но одновременно и ко всем: «А еще я очень море люблю. Хотя никогда и не видел». Повисшая, было, пауза разразилась, как небо в духоту, громом, только смеховым. (Натан отметил для себя — на будущее, поверх всякого этикета, — какой это хороший прием выхода из неловкой ситуации. Сказать нечто наивное, искреннее, трогательное, касающееся сути разговора не напрямую, а опосредованно.)

Общаться с мемельскими родичами действительно было проще. Правда, когда они начинали подшучивать над религиозной истовостью виленских Горлисов, Натан разговора не поддерживал, предпочитая лишь держать на лице несколько смущенную улыбку и слегка покачивая головой, ни вправо-влево, ни сверху-вниз, а этак — по диагонали. Так что и не разберешь, что сие значит: ни «да» ни «нет».

Что касается дела, то Натану было предложено два варианта отбытия во Францию. Оба — до Гавра. Один — прямой рейс, который обойдется значительно дороже. Второй — совсем дешевый, поскольку крайне неудобный. К тому же в компании, осуществлявшей второй рейс, у мемельских Горлисов имелась небольшая доля, так можно было говорить еще и о скидке. Но главная причина низкой цены была не в этом. Это был рейс вроде как каботажный (что означает плавание вдоль берега, «от мыса к мысу»), но в то же время дальний. И потому осуществлялся на большом корабле с объемными трюмами. В итоге дорога до Гавра получалась очень уж околичной, поскольку будет много заходов в разные порты, с погрузкой, а равно и разгрузкой в каждом из них. «И что же это за порты?» — с некоторой дрожью в голосе спросил Натан. Старший из мемельских Горлисов, любивший во всем точность и определенность, пошел за бумагами. И, вернувшись с ними, огласил полный список портов, куда планируются заходы: Мемель — Либава — Видава — Рига — Аренсбург — Ревель— Санкт-Петербург — Гельсингфорс — Або — Стокгольм…

Тут мемельский Горлис прервался, дав пояснение, что по южному побережью Остзее (то бишь Балтийского моря) ходит другое судно той же компании, отправляющееся из Кёнигсберга. Да, так что там у нас было? Стокгольм. Ну, после него заходов в порты, погрузки-разгрузки будет уже поменьше.