Батюшка для прихожан царь и отец. Его слушаются. Вера-медсестра берет благословение на всякое дело – зуб удалить, сапоги купить, в отпуск съездить. А одну женщину батюшка-монах благословил с мужем не спать. К чему лишний грех, когда и так дети есть? Трудно воле батюшкиной подчиниться, да что делать… Но слухи ходят, что есть батюшки «ненастоящие». Вычислить их несложно, надо только смотреть, кладет ли батюшка во время исповеди руку поверх епитрахили или не кладет. Если не кладет – грехи не прощены, а священник «ненастоящий».

Незнакомых священников, храмов чужих набожные рогожинцы боятся.

А нянечка одна в Адином доме ребенка жалуется, что боится людей. Если причастится, то кто-нибудь может подойти сзади и коснуться спины. Она тогда прямо чувствует, как благодать уходит. А еще говорит, что кошки оттягивают благодать.

В газете писали о чудотворной иконе. В одной деревне в местном храме по большим праздникам священник выносит к верующим чудотворную икону. Если до образа дотронется праведник, ничего не случится. А если грешник – икона начинает подпрыгивать и дубасить грешника по голове. Икона, говорят, грешников сама вычисляет. А другие говорят, что в икону вселился бес. Есть, оказывается, такие иконы, в которые бес вселяется. Бесы знают все, что творится между людьми, и кто как грешит. На самом-то деле икона не для того предназначена, чтобы ею бить грешников: она для того, чтобы перед нею молились. Устроить из иконы посмешище могут только бесы. И гоняться за такими чудесами нельзя.

Людмила Дмитриевна из департамента с кем-то по телефону: «Чтобы крестить ребенка, покупают крестик. Если под крестом лежит череп, то ребенок всю жизнь будет страдать. А если черепа нет – счастливым будет. А батюшки знают об этом, но ничего нам не говорят. Специально. Потому что нельзя, чтобы все были счастливые».

Ада Митрофановна как-то призналась, что в молодости одна женщина ей позавидовала и мужа у нее увела – приворожила. Муж от Ады ушел, оставил одну с ребенком. Но Ада в церковь тогда начала ходить, свечки за него ставила во здравие. День ходит, другой. Долго ходила, ее знакомая одна научила. И что же вы думаете, помогло: муж от той другой тоже ушел, не захотел с ней жить. К Аде, правда, так и не вернулся, но ей тогда уж не больно надо было.

Обращаются и к колдунам. Колдуны гадают, исцеляют, наводят порчу. Но человек от этого может сойти с ума – это если тот, на кого навели порчу, тоже что-нибудь сделает и порчу отведет. Тогда порче деваться некуда и она возвращается к тому, кто ее навел.

Афанасий – потомственный деревенский колдун, живет под Рогожином. Говорят, его дед был таким сильным колдуном, что у него росли рога. Многие к Афанасию ездят, в очередь записываются.

Есть целители православные. Лечат не таблетками, не наговорами, а молитвами. Знаменитая рогожинская баба Нюра, она же Анна – спасительница, целительница. Лечит от пьянства через веру. Принимает, говорят, не всех. Если кто вовремя не исповедовался, не причастился – не примет. На рекламе в местной газетенке баба Нюра всегда с иконой Божией Матери и с распятием в руках.

Девчонки-медсестры из дома ребенка ездят куда-то далеко, гадают. Вера, старшая сестра, знает про это. Подслушивает их разговоры, а потом Аде пересказывает. А они тогда хитрят, договариваются потихоньку и едут на автобусе вдвоем, втроем. Гадалка берет немного, но живет в деревне глухой за сто километров. Поодиночке ездить к ней боятся.

Вечером в номере включают телевизор. По местному каналу хор бабушек в народных сарафанах поет колыбельную из тех, что в Рогожинской губернии пели в старину:

Седни Ванюшка помрет,

Завтра похороны,

Будем Ваню хоронить.

В большой колокол звонить.

Бай да бай,

Поскорее помирай!

Помри скорее!

Буде хоронить веселее,

На погост повезут,

Вечну память пропоют,

К сырой земле предадут.

Мы поплачем, повоем

Да в могилу зароем.

– Почему в могилу? Это что за колыбельная? – Испанцы потрясены. – В Европе такого не поют.

– У нас сейчас тоже не поют, – объясняет Нина. – Старинная колыбельная, из прошлого. Такие специально раньше сочиняли, чтобы нечистую силу обмануть, отвести беду. Мол, все самое плохое уже случилось, все вышло словами, да еще перечислено так подробно. И беда от спящего ребенка отступала. Это как заговор, только наоборот.

* * *

Нине нравилось жить – это правда.

Но ей нравилось жить не в том смысле, как это понимают многие. Она всегда была пассивным участником жизни: любила, но почти не вмешивалась. Книги, фильмы и сны занимали ее больше реальных действий. Они позволяли проживать несколько жизней одновременно, а действия поглощали целиком, отнимая волю. Ее интересовало то, чего не было, нет и не будет, а остальное как бы не касалось.

Паузы между событиями казались ей увлекательнее самих событий, предвкушение – богаче обладания.

Зато все, кого она знала – мать, Ксения, Макс, Юля – жили по-настоящему. Они не сомневались в реальности жизни и существовали с ней в полнейшем согласии. Они окружили Нину большой дружной семьей, которая всегда с радостью ее принимала и даже не догадывалась, что она видит реальность иначе.

И только один человек кроме Нины оставался в стороне: этим человеком была Ева Георгиевна…

Но теперь все было по-другому. Впервые в жизни Нина входила во вкус и обладания, и действия.

Это было непривычно, пугало новизной. В Нине смешивались любопытство и тревога. Поток жизни становился слишком сильным, да что там, он просто сбивал с ног!

Что-то поднималось со дна памяти, что-то похожее уже случалось.

Она всегда боялась заиграться. Потому что однажды действительно заигралась.

Был июнь, сумерки, двор… Дети гуляли весь день, и с ними весь день гуляла Нина, и день летел незаметно – радостный и звонкий, светлый и бесконечный, как лето. Но день улетел, опустился вечер и в сумерках дети разошлись по домам – за ними выходили на крыльцо, им кричали из форточек. А за Ниной не вышли, и никто ее не позвал – мать была в экспедиции, а отец просто про нее забыл. И она так и играла до самой темноты во дворе в зарослях ясеня, в которых дети за день построили целый игрушечный замок. И когда она наконец выглянула из своего замка, уже стемнело. Во дворе было пусто, и только тени от листьев и летучих мышей пробегали по сухому асфальту под фонарем.

Нина была одна-одинешенька среди узорных теней. И она испугалась. Все родное ушло куда-то, а вокруг была одна только первозданная природа, дикая и полная видений. Это длилось несколько секунд, потом она опомнилась, схватила кукольную посуду и понеслась к дому. Но она все запомнила.

Вот и теперь – она заигралась. Жизнь дала трещину, и в эту трещину вливалось что-то незнакомое… Но происходящее так захватывало Нину, что ее не пугали ни видения, ни темнота, не странные силуэты, которые притаились за темными деревьями и кустами.