Молинер буквально остолбенел. Было очевидно, что он тоже никак не ожидал увидеть ее здесь. И с трудом выдавил из себя какое-то скомканное приветствие. Единственный, кто не растерялся, был Гарсон. Он подошел к Аманде и протянул руку.

– Вы решили присоединиться к нашей компании? – спросил он вежливо.

– Сестра сказала, в какой гостинице вы остановились, так что и я сняла здесь номер. Захотелось провести несколько дней в Мадриде.

– Но… мы тут работаем, – только и смогла выдавить из себя я.

– Это мне, разумеется, известно, и я не собираюсь вам мешать. У меня тоже есть кое-какие дела.

Молинер, словно превратившись в соляной столп, застыл рядом со мной и по-прежнему молчал. У Аманды, до того глядевшей на меня с дерзким вызовом, взгляд вдруг чудесным образом потеплел, когда она заговорила с Молинером:

– Как дела? Может, если у тебя есть время, пойдем чего-нибудь выпьем?

Мой коллега пребывал в нерешительности, не зная, как себя повести. Он посмотрел на меня, словно спрашивая позволения, и при этом доверчиво улыбнулся. Я подумала, что пора как-то выходить из этой дикой ситуации. Взяла Гарсона под руку и сказала:

– Все, мы с младшим инспектором отправляемся спать, день был очень тяжелый. Аманда, если будет желание, позвони мне завтра, и мы вместе пообедаем – вдруг я сумею выкроить часок.

– Там будет видно. А пока можешь обо мне не беспокоиться.

В лифте Гарсон молча улыбался, словно открыл для себя некую бесспорную истину. И тут я совершила серьезную ошибку, надо было тоже промолчать, но я спросила:

– Чего это вы так улыбаетесь?

– Раздумывал над тем, насколько был прав инспектор Молинер, когда утверждал, что женщины – существа совершенно непредсказуемые.

Я взвилась:

– Младший инспектор, мне казалось, мы с вами договорились о кое-каких замечаниях личного характера!

– А разве тут было что-то личное?

– Не валяйте дурака, со мной этот номер не пройдет.

– Видите, инспектор? Где же справедливость? Что бы ни случилось, крайним всегда оказываюсь я.

– Спокойной ночи, – сухо бросила я. – Завтра утром ровно в восемь жду вас к завтраку.

В номере я швырнула сумку на кровать. Мне и самой было непонятно, что больше меня разозлило – реплика Гарсона, появление моей сестрицы или совершенные мною же самой за минувший день ошибки, целая коллекция ошибок. Вот дьявол! По моей вине в последнее время между мной и Амандой сложились отношения, которые не только не улучшались, а, наоборот, становились все хуже. А еще я ввязалась в глупый спор с Молинером и начала умничать. Кроме того, младший инспектор сказал правду: я вечно делаю его крайним, даже если он ни сном ни духом не виноват. Беда в том, что бедный Фермин бывает похож на глупого мальчишку, который вывел из себя какой-то мелкой проказой учителя, целый день копившего раздражение и теперь сорвавшего зло именно на нем, хотя наорать ему хотелось на весь класс.

Плохо, плохо, очень плохо, сказала я себе. Человека волнует, какое впечатление он производит на остальных, и он начинает изо всех сил стараться, чтобы впечатление было получше. Это первая ошибка, а за ней последовала целая серия других. Хотя какая разница? Какое все это имеет значение? Вне всякого сомнения, попутно тут сказалось и влияние нашего расследования, всего связанного с ним гламура. К счастью, у меня было предчувствие, что скоро мы сумеем с этим разделаться.

Я отправилась в ванную и, пока снимала макияж и чистила зубы, ни разу не взглянула на себя в зеркало! К черту наблюдения над собой! Да, это выглядело как пассивное сопротивление, в какой-то степени по-детски наивное, но ведь то же самое говорили про Ганди, а он сумел-таки сокрушить англичан – исключительно за счет своей внутренней силы.

Успокоиться мне удалось только в постели, когда я взялась за книгу, посвященную процессу развития западной цивилизации. Заснула я, прикидывая, на каком из начальных этапов этого процесса мы все еще находимся.

Из глубокого сна меня вырвал телефонный звонок. Я глянула на часы. Пять утра. С колотящимся сердцем я сняла трубку.

– Инспектор Деликадо? Это дежурный администратор. Простите, что тревожу в такое время, но я не знаю, как поступить. Звонили из какого-то мадридского комиссариата, они ищут инспектора Молинера, говорят, что дело срочное и что его мобильник не отвечает. Но его нет в номере, я уже много раз туда звонил… А поскольку мне известно, что вы работаете вместе, я подумал… наверное, вы знаете, где его найти.

– Да, спасибо, я знаю, где он. Соедините меня с комнатой Аманды Деликадо, пожалуйста.

Больше никаких ошибок, больше никаких ошибок… Эта фраза громыхала у меня в голове.

– Аманда?

– Петра! Ты знаешь, который сейчас час?

– Знаю, прости. Инспектор Молинер у тебя?

– Петра, поверь, что…

– Пожалуйста, немедленно передай ему трубку, дело крайне срочное.

Наступила пауза, а потом я услышала сонный и виноватый голос коллеги.

– Молинер, сейчас же свяжись с комиссариатом, к которому тебя прикрепили в Мадриде. Они никак не могут с тобой связаться, а у них что-то срочное.

– Хорошо.

Я позвонила на стойку администратора:

– Вы помните, как выглядит инспектор Молинер?

– Да, я видел его вчера.

– Так вот, когда он спустится вниз, скажите, чтобы он подождал меня, я через пару минут выйду. А если он не захочет ждать, сразу перезвоните мне в номер.

– Не беспокойтесь, я все сделаю, – сказал несколько опешивший от моего напора дежурный.

Я еще не была до конца уверена, что два наших расследования непременно соединятся в одно, тем не менее нельзя было упустить начало этого слияния.

Когда мы добрались до дома министра, работа там кипела. Люди из комиссариата Тетуана[27], судебный врач, судья… Министр, Хорхе Гарсиа Пачеко, сидел, уронив голову на грудь, в кресле в своем кабинете. На нем были серый шелковый халат и пижама из той же ткани и того же цвета. Как нам сразу же сообщили, он выстрелил себе в рот из охотничьего ружья. Оставил два письма, одно – супруге, второе – судье.

– Я должен был это предвидеть, – сказал Молинер.

– Ты не мог сделать больше того, что сделал.

– Я ошибся. Поставил охрану на случай, если он решит убежать, а следовало арестовать его – в качестве предупредительной меры.

– Теперь мы с тобой сравнялись по покойникам.

– Как это?

– У тебя двое, и у меня двое. Коронас очень обрадуется.

– Могу себе представить. Плохо, что надо ждать, пока судья ознакомится с письмом. А если там написано что-то такое, после чего все прояснится и нам вообще не придется больше ничего делать?