– Не может быть!

– Может, еще как может, дорогая Петра, ведь его супруга однозначно нам заявила, что он не покончил с собой.

– Короче, наложить на себя руки могут только каторжники, актеры и кассирши из супермаркета, если страдают депрессией. Так, значит, получается? А люди, занимающие важные посты, особенно если они правых взглядов, всегда умирают естественной смертью. Вот паскудство!

– Думайте что хотите. Он не покончил с собой! Понятно? И если какой-нибудь журналист вздумает поднять вокруг этого шум, посылайте его куда подальше.

– Теперь вам все ясно? Я давно пришла к убеждению, что мы очень мало знаем про то, что на самом деле творится в мире. Тем временем Вальдес зарабатывал на жизнь, оповещая публику о том, что какая-то актриса сделала себе операцию против целлюлита, а кто-то прячет в чулане ненормального ребенка.

Молинер явно чувствовал себя не в своей тарелке:

– Послушай, Петра, сжалься над человеком, падающим с ног от усталости. Если тебе угодно, можешь сидеть тут и возмущаться хоть до утра, только сперва скажи мне, что поняла, как мы должны себя вести.

– Еще бы! Как не понять!

– А если тебя так взбесило то, что ты от меня услышала, так выслушай, будь добра, и остальное.

– Валяй! Меня уже ничем не удивишь.

– Я говорил по телефону с Коронасом. Он желает видеть нас троих немедленно, и ему явно не до шуток.

– Немедленно? Что значит немедленно?

– Это значит, что мы должны быстро забежать в свои номера и собрать вещи. Если повезет, успеем на ближайший рейс.

– Нет, вы мне скажите, что пользы от телефонов и самых современных и продвинутых средств связи, если для разноса всегда требуется личное присутствие провинившихся.

– Петра, признайся, ты считаешь себя просто обязанной возражать против любого приказа начальства?

Гарсон, решив сострить, ответил за меня:

– Женщины ненавидят власть… если она не в их руках.

Мы покидали Мадрид так, словно за нами гнались черти. Инспектор Молинер был человеком очень дисциплинированным. Все это время я страшно жалела, что я не комиссар, и вовсе не потому, что мечтала поруководить, как намекнул Гарсон, а чтобы иметь возможность все расставить по своим местам или, по крайней мере, высказать свое мнение. А вдруг мне и вправду хотелось порулить? Неужели я спорила против приказов начальства, потому что сама желала их отдавать? Неужели младший инспектор прав и главная черта моего характера – противоречивость? Но если я и дальше буду признавать, что Фермин Гарсон всегда бывает прав, очень скоро мне придется признать и то, что он все делает хорошо, а это не так, отнюдь не все у него получается хорошо. Например, выволочку комиссара Коронаса он выслушивал покорно, словно вифлеемский ягненок, как, кстати, и Молинер. А разве по силам было мне одной сражаться с непониманием начальства? Коронас бушевал, как море у норвежских берегов:

– Черт бы вас всех побрал! Да, черт бы вас побрал! Вы трое, видите ли, не были абсолютно уверены, что ваши расследования связаны между собой, и меня вы, само собой, ввести в курс дела не посчитали нужным, пока ситуация окончательно не прояснится. И мне еще здорово повезло, а то ведь запросто мог бы узнать о последних событиях из газет. Хотя, если честно, при тех колоссальных успехах, которых вы добились…

Я подняла руку, так как больше не могла сдерживаться:

– Сеньор, я просто уверена, что, если бы мы позвонили вам и сообщили о наших смутных подозрениях, вы бы приказали больше вас с этой ерундой не беспокоить – пока не появятся доказательства.

– Ага, вот и Петра заговорила! Вы что, от имени всей троицы выступаете? Отлично, кроме этого, вы, кажется, возомнили себя еще и моим психологом! Вы так хорошо меня знаете, что легко угадываете мои будущие мысли и, соответственно, мои распоряжения. Чудесно, а знаете, что я сейчас скажу?

– Нет, сеньор.

– Очень хорошо, тогда я внесу ясность в этот вопрос. Когда я поручил вам с Молинером два эти дела, в каждом было всего по одному покойнику, припоминаете? Так вот, прошло всего несколько дней, и теперь мы словно по кладбищу гуляем – прямо Ватерлоо после битвы. Разве вы не должны были все свои силы бросить на то, чтобы опередить убийцу, вместо того чтобы строить догадки по поводу моих приказов?

– Это несправедливо, комиссар; если бы мы с самого начала объединили наши усилия, вместо того чтобы каждому разрабатывать свою линию…

– Петра Деликадо! Вы никогда не пробовали подержать рот на замке?

– Я…

– Вы вечно рветесь в бой и почему-то уверены, что я должен выслушивать ваши пылкие речи! Правда? Так вот, вы будете молчать, как и все остальные, и вытерпите до конца эту порку, потому что существуют определенные нормы служебного поведения! А когда вы явитесь ко мне с конкретными результатами, а не притащите на плече еще одного покойника, словно это очередная модная сумочка, вот тогда я вас выслушаю. Понятно?

– Про сумку – это лишнее, сеньор.

Коронас очень театрально закрыл лицо руками, словно и на самом деле только Господь Бог мог помешать ему схватить меня за горло и сжимать его, пока я не испущу дух. Но внезапно он отвел руки от лица и произнес серьезно и даже примирительно:

– Жду вас в комнате для совещаний через час. Хорошо подумайте над теми материалами, которые накопились сейчас у каждого из вас. Будем вырабатывать стратегию и решать, как вести себя дальше. Понятно?

Мы дружно кивнули. И тут Коронас обратился специально ко мне:

– А вы, Петра, все поняли?

– Да, сеньор.

– И не станете спорить?

– Нет, сеньор.

– Ну, слава тебе господи! Всё, можете идти.

Мы втроем молча шли по коридору, и молчание нарушила, разумеется, я, обратившись к Молинеру:

– Ну, теперь ты убедился, что Коронас не испытывает ко мне какой-то особой приязни?

– Я убедился как раз в обратном. Знаешь, что бы он сделал со мной, если бы я разговаривал с ним так же, как ты?

Гарсон немедленно присоединился к нашему спору:

– Нет, сегодня он все-таки был страшно зол. А как-то раз Петра назвала его мачистом, и он только расхохотался.

– Вы, мужчины, мифологизировали фигуру начальника, хотя для этого нет ни малейших оснований. Всегда можно высказать собственное мнение, конечно, с должным уважением.

– Нет, все-таки когда начальнику возражает женщина, это выглядит несколько иначе. Вам прощается куда больше, чем нам.

– А вы заметили, что ни один из нас троих в настоящее время не выполняет приказ Коронаса?

– Ты о чем?

– А разве кто-нибудь обдумывает материалы, которые у нас накопились, готовясь к предстоящему совещанию?

– Материалы, которые у нас накопились, слишком сильно воняют.