Но теперь я въезжал в город, который несет в себе живое свидетельство истин, открывающихся тем, кто может их разглядеть, кто знает, где их искать – тем, кто понимает, как соотносится Рим цезарей и Рим мучеников. Я въезжал в город, преображенный Крестом. Сначала белые квадраты жилых домов тесными группками стали возникать у подножия голых серо-зеленых холмов, то здесь, то там они перемежались купами кипарисов, и наконец в наступающих сумерках над крышами домов встала мощная громада купола собора Св. Петра. Сознание того, что это реальность, а не фотография, наполнило меня благоговейным трепетом.

Первейшей моей задачей в Риме было найти зубного врача. В гостинице мне указали одного поблизости. В его приемной сидели две монахини. Когда они ушли, я заглянул в кабинет. У доктора была темно-русая борода. Не очень доверяя своему итальянскому в столь важном вопросе, как зубная боль, я стал объясняться по-французски. Он немного понимал по-французски, осмотрел зуб.

Что с зубом, он понял, но не знал французского термина.

– Ah, – сказал он, – vous avez un colpo d’aria[161].

Я без труда сообразил: это должно было означать, что я застудил зуб – так полагал этот человек с русой бородой. Малодушие сковало мой язык, и я предпочел промолчать, хотя на мой взгляд это совсем не простуда, а самый настоящий абсцесс.

– Я полечу его ультрафиолетом, – сказал доктор. Со смесью облегчения и скептицизма я прошел эту безболезненную и бессмысленную процедуру. Никакого улучшения она не принесла, но из кабинета я вышел, напутствуемый теплыми заверениями дантиста, что к ночи боль благополучно пройдет-.

Вместо того, чтобы пройти, зубная боль повела себя так, как обычно ведет себя всякая зубная боль: заставила меня не спать, страдать и проклинать судьбу.

Наутро я встал и нетвердой походкой направился по соседству к своему другу colpo d’aria. Он спускался по ступенькам во всем блеске – борода расчесана, голова покрыта черной шляпой, на руках перчатки, на ногах короткие гетры. Только теперь я сообразил, что сегодня воскресенье. Тем не менее, он согласился осмотреть «простуженный» зуб.

На смеси французского и итальянского он спросил меня, переношу ли я эфир. «Да, – сказал я, – переношу». Он изящно набросил мне на нос и рот чистый носовой платок и пару раз капнул на него эфиром. Я глубоко вдохнул. Болезненно сладкий запах острыми лезвиями проник в мозг, и в голове тяжелой дробью забухали «динамо-машины». Оставалось надеяться, что доктор сам не слишком глубоко дышит, и что рука его тверда и не выплеснула мне в лицо весь флакон.

Однако спустя минуту или две я проснулся, а он уже потрясал перед моим носом окровавленными воспаленными корнями зуба и восклицал: “C’est fini!” [162]

Я оставил гостиницу и присмотрел для себя пансион с окнами на солнечный фонтан Тритона в центре Пьяцца Барберини, отель Бристоль, Барберини Синема и дворец Барберини. Горничная принесла горячей воды – лечить нарыв на руке. Я улегся в постель и взял роман Максима Горького, который очень быстро меня усыпил.

Я уже бывал в Риме прежде – во время школьных пасхальных каникул провел здесь около недели. Я видел Форум, Колизей, Ватиканский музей и собор Cв. Петра, но настоящего Рима я не видел.

На этот раз я решил начать с начала, разделяя общее всем англосаксам заблуждение, что настоящий Рим – это город уродливых руин, серых кариатид и храмов, втиснутых меж холмами и городскими трущобами. Я пытался мысленно реконструировать античный город, но мне очень мешали настойчивые крики продавцов, осаждавших меня со всех сторон. Через нескольких дней меня осенило, что цель не стоила хлопот. Стало вдруг так ясно, особенно при виде этих масс кирпича и камня, все еще изображавших из себя дворцы, храмы и бани, что имперский Рим скорее всего был одним из самых отвратительных, безобразных и гнетущих городов, которые когда-либо видел мир. На самом деле руины с растущими среди них кедрами, кипарисами и японскими соснами смотрятся куда лучше, чем должна была выглядеть историческая реальность.

Однако я продолжал бродить по музеям, особенно интересовался Банями Диоклетиана, которые одно время были – вероятно, не очень успешно – превращены в картезианский монастырь, и изучал Рим по большой ученой книге, которую купил вместе с подержанным французским Бедекером[163].

Проведя день в музеях, библиотеках, книжных магазинах и среди руин, я возвращался домой и читал свои романы. Я даже начал писать собственный роман, хотя и не очень далеко продвинулся за время пребывания в Риме. У меня с собой было много книг – довольно странный набор – Драйден, поэмы Д. Г. Лоуренса, несколько романов в издании Таухница[164], и «Улисс» Джеймса Джойса – чудесное причудливое издание на индийской бумаге[165], изящное и дорогое, которое я впоследствии дал кому-то почитать и так никогда и не получил обратно.

Все у меня шло как обычно, но примерно через неделю я поймал себя на том, что чаще заглядываю в церкви, чем на руины языческих храмов. Может быть, фрески на стенах часовни у основания Палатинского холма в конце Форума, тоже разрушенной, впервые пробудили мой интерес к совсем другому Риму. Оттуда легко было сделать шаг в сторону церкви Свв. Космы и Дамиана, напротив Форума, с великолепной мозаикой в апсиде: Христос, пришедший судить, на фоне темно-синего неба, с отблесками пламени на маленьких облаках у Его ног.