и не было на вокзале других людей, кроме нас, и время, кажется, замерло, а снег за окном повис в воздухе. Приблизился к ней, вдыхая её запах, и вновь мир обрёл краски, ожил, прекращая быть чёрно-белым.

Алёна откидывается на мою грудь, будто устала без меня, как и я без неё, продолжая смотреть в мои глаза через отражение.

– Давай уйдём отсюда.

Качает головой, но не отстраняется.

– У меня поезд.

– Здорово. А у меня машина.

– Самгин, я тебя ненавижу.

Поворачиваю лицом к себе, обхватывая ладонями её шею, заглядывая в глаза.

– Повтори.

– Я тебя ненавижу.

– А я жить без тебя не могу.

– И я без тебя не могу, – утыкается лбом мне в грудь и обнимает сама.

– Хоть это взаимно, – начинаю дышать.

– На меня ведь тоже парни спорили, – произносит, поднимая ко мне лицо, – так же, как и ты на тех девчонок. Знаешь, что это за чувство, когда к тебе как к вещи относятся?

Она вглядывается в моё лицо, будто пытается увидеть, насколько я похож на тех, о ком она говорит.

– Знаю, но давай не будем об этом.

Смотрит на меня удивлённо, не ожидая подобного ответа, и произносит:

– Боже, только не говори, что девчонки спорили о том, кто затащит тебя в постель!

– Да ну, они же все могли выиграть. Одновременно.

Отталкивает меня ладонями и пытается уйти, но я успеваю схватить её за запястье и притянуть к себе.

– Всё равно не отпущу.

***

Я не знаю, когда родились эти чувства. Может быть, в тот день, когда она бросила свой первый взгляд в мою сторону и поцарапала мою броню холодными глазами. Или когда я прочитал ей в палате первую книгу. Возможно, когда наблюдал, как девушка медленно засыпает. А может, в то утро после возвращения из больницы, когда увидел её в смешной пижаме, или тем вечером, когда она стояла на снаряде, грациозно выполняя гимнастические элементы.

Чем больше я об этом думал, тем больше понимал, что я любил её всю жизнь. Будто до знакомства с ней ни одна девушка не вызывала во мне эмоций, потому что я все берёг только для неё.

Порой мне казалось, что Алёна – это лёд, а я пламень, который готов её растопить. Я касался её и видел, как железное спокойствие покидает девушку, она словно оживает, выбирается из панциря на свет и начинает дышать. Уставшая после учёбы и тренировок, она приникала ко мне все телом и также жадно отвечала на мои поцелуи, с той же алчностью просила ещё и ещё, пока я не чувствовал, что схожу с ума от болезни, носящей её имя.

У меня не возникало желания поторопить её, несмотря на то, что я поклонялся ей как божеству, желал и мечтал войти в тело. Вместе с тем я получал мазохистическое удовольствие от того, что мы каждый раз оттягиваем близость. Меня спасали только фантазии о ней и правая рука.

В один из зимних вечеров середины января, в тот самый день, когда мне исполнилось двадцать два года, я предложил ей выпить со мной шампанского, правда, не сообщил, в честь чего. Мне не хотелось никого видеть и слышать в этот раз кроме неё, поэтому, когда она пришла, я отключил телефон, так и не приняв поздравления.

Алёна ушла с тренировки пораньше, что давалось ей с огромным трудом, отдыхать она совсем не умела, и мне стоило больших усилий получить этот вечер для себя.

Не знаю, откуда вообще у меня находились силы быть таким понимающим и терпеливым. Она могла делать со мной что угодно, хоть в узлы завязывать, потому что мы виделись так редко, что ради тех мгновений, когда она была рядом, я готов был отдать что угодно. Только вот не пользовалась этой возможностью.

– Я не пью алкоголь. Совсем, – тихо произнесла, когда я передал ей бокал. Она взяла его, посмотрела на пузырьки и поставила на стол.

Скажи эти слова она не так отстранённо, я, может быть, не обратил бы на них внимания, но её поведение дало понимание, что за ним кроется.

– Думаешь, от одного бокала завтра упадёшь с бревна?

Она качает отрицательно головой.

– У меня мама была алкоголичкой, не хочу рисковать, вдруг это семейное.

Алёна произносит эти слова, глядя мне прямо в глаза, и я догадываюсь, что ей важно понять мою реакцию. Нет, я, бесспорно, догадывался, что бабушка не в капусте её нашла, строил версии о том, что родители попали в аварию или произошла ещё какая-то трагическая случайность. А ещё в моём представлении дети алкоголичек не становились чемпионками мира по спортивной гимнастике. Я навесил на девушку ярлыки, полагая, что единственная драма, случившаяся в её жизни, была связана с моей личностью.

Притянул её к себе, не зная, требуется ли ей утешение или это мне необходимо унять её страдание, потому что я видел его в её глазах. Она смотрит на меня так, будто после сказанного ожидает, что прогоню её.

– Расскажи, – прошу я. Не хочу, чтобы между нами что-то стояло, а сейчас она отгородилась от меня своей тайной, которая кажется ей постыдной.

Отходит к окну и уже больше не смотрит в мою сторону.

– Да нечего рассказывать, – слышу её по-детски обиженный голосок, не вижу лица, но догадываюсь, что она поджимает губы, – если вкратце, папа бросил маму, она не смогла с этим справиться и прибегла к помощи спиртного.

Стою сцепив пальцы за спиной на столешнице, борясь с желанием обнять Алёну, но чувствую, что сейчас ей это не нужно.

– Где сейчас отец?

Она поворачивает голову, давая возможность рассмотреть её профиль, немного надутые губы беззащитного ребёнка.

– Не знаю и, если честно, уже не хочу знать. У него другая семья, другие дети. Это совсем не интересно, Клим, – изгибает рот в болезненной улыбке, повернувшись ко мне.

– Интересно. Ты осталась в детстве без отца, а я без матери.

Не знаю, к чему произнёс это, наверное, хотел показать ей, что мы не так уж сильно различаемся.

– Но, по крайней мере, она не была алкоголичкой и не спалила единственное жильё своих дочерей, заснув с сигаретой.

Блядь. Что можно на это сказать? Мой отец не был примерным родителем, пусть и считал меня одной из шахматных фигур на своей доске, которую можно переставлять по своему усмотрению, но, по крайней мере, я никогда ни в чём не нуждался, пожалуй, кроме хотя бы какого-то проявления человеческого тепла.

– А я думал, у меня было тяжёлое детство, – криво