— Тебя волнует мое здоровье? Или ты хочешь, чтобы я остался слабым и беспомощным?

— О, точно! Хочу, чтобы ты остался слабым и беспомощным.

— В таком случае, я чувствую себя ужасно.

— Отлично, — ответила она довольно серьезно.

Акива понял: она думает о том, как бы не направить ненароком на него свои хамсы. Он был тронут — так же, как когда, проснувшись, обнаружил ее спящей. Она лежала такая прелестная и беззащитная — ее доверия, как и доверия Мадригал, он совершенно не заслуживал.

— Мне лучше, — мягко сказал он. — Спасибо.

— Не благодари. Я причинила тебе боль.

Его охватило чувство стыда.

— Не такую, как я тебе.

— Нет, — согласилась Кэроу, — не такую.

Яростно дул ветер. Мятежным порывом он растрепал ей волосы — в одно мгновение они были повсюду, словно стайка духов воздуха пыталась унести их, чтобы отделать свои гнезда синим шелком. Карандаш покатился к краю крыши и улетел вниз, так что Кэроу пришлось удерживать волосы двумя руками.

Акива ждал, когда она решит спуститься, но Кэроу молча наблюдала за рассветом: появившееся из-за холмов солнце загоняло в тень густые остатки ночи — они собирались в укромных уголках вне досягаемости утренних лучей.

Немного погодя она сказала:

— Вчера ты говорил, что самое первое твое воспоминание — солдаты, которые пришли за тобой…

— Я говорил тебе такое? — поразился он.

— Разве ты не помнишь? — Она повернулась к нему, шоколадного цвета брови удивленно поползли вверх.

Он встряхнулся, пытаясь мысленно вернуться во вчерашний день. Боль от дьявольских отметин затмила память, но ему и в голову не могло прийти, что он рассказывал о детстве и из всех дней выбрал именно этот. Ему показалось, что он вытянул несчастного маленького мальчика из прошлого — словно в минуту слабости вновь стал этим мальчиком.

— Что еще я говорил?

Кэроу вскинула голову. Это движение — мимолетный наклон головы — спасло ее в Марракеше, и вновь сердце Акивы учащенно забилось.

— Ничего особенного, — ответила она после небольшой паузы. — Потом ты заснул.

Она явно лгала. Что еще он рассказал вчерашней ночью?

— И все-таки, — продолжала Кэроу, глядя ему в глаза, — ты заставил меня задуматься о собственном первом воспоминании.

Опершись руками о крышу, она встала на ноги, и ветер вновь принялся трепать ее волосы.

— И что это за воспоминание?

— Бримстоун. — Ее дыхание слегка сбилось, на губах заиграла нежная и бесконечно печальная улыбка. — Это Бримстоун. Я сижу на полу позади него и играю с пушистым кончиком его хвоста.

Играет с кончиком хвоста? Это никак не вязалось с представлением Акивы о колдуне, которое терзало душу, жгло каленым железом.

— Бримстоун, — с горечью повторил он. — Он хорошо к тебе относился?

Бурлящий поток синих волос, страсть в глазах. Ответ Кэроу был резок.

— Всегда! По-твоему, тебе известно все о химерах? Ты не знаешь Бримстоуна!

— А может, Кэроу, — растягивая слова, произнес он, — ты сама его по-настоящему не знаешь?

— Что? — вскинулась она. — Чего именно я не знаю?

— Возьмем, к примеру, магию, — продолжал Акива. — Монеты желаний, которые он давал тебе. Ты в курсе, откуда они берутся?

— Откуда?

— Они не даются даром, Кэроу. У магии есть цена. За каждое желание заплачено болью.

Боль.

Кэроу стало плохо. Она вспомнила о каждом исполненном пустяковом желании. Почему Бримстоун никогда ей об этом не рассказывал? Знай она правду, поняла бы, почему он бросал на нее сердитые взгляды. И никогда не стала бы загадывать желания.

— Чтобы что-то взять у вселенной, нужно что-то отдать взамен, — сказал Акива.

— Но почему… боль? Разве нельзя отдать что-то другое? Например… радость?

— Здесь важно равновесие. Если ты отдаешь нечто, с чем легко расстаться, теряется весь смысл.

— По-твоему, заплатить радостью легче, чем болью? Что, к примеру, ты испытывал чаще?

Он посмотрел на нее долгим взглядом.

— Дельное замечание. Только этот закон придумал не я.

— Кто же?

— Мой народ верит, что это сделали божественные звезды. А у химер каждое племя имеет свою версию.

— Так… а откуда берется боль? — тревожно спросила Кэроу. — Это собственная боль Бримстоуна?

— Нет, Кэроу. Это не его боль. — Отвечая, Акива отчетливо произнес каждое слово, и следующий вопрос повис в воздухе: если это не его боль, тогда чья?

Ей стало дурно. Перед глазами возникла картина: лежащие на столах тела. Нет! Это, должно быть, нечто совсем другое. Она знала Бримстоуна, разве нет? Да, она могла не знать о нем всего. Но ведь она доверяла именно ему, а не этому ангелу.

Сглотнув застрявший в горле ком, она прошептала:

— Я тебе не верю.

— Кэроу, что за поручения ты выполняла для него? — мягко спросил он.

Кэроу собралась было ответить, но не успела: подступила медленная волна понимания. Зубы — одна из самых главных тайн в ее жизни. Трупы, щипцы, смерть. Русские девочки с окровавленными ртами. Она всегда считала, что Бримстоун закупал контрабандный товар для какого-то крайне важного дела, и боль — лишь печальное и отвратительное следствие. А что, если все это затевалось исключительно для того, чтобы причинить кому-то боль? Что, если таким путем Бримстоун платил за свое могущество, за желания, за все?

— Нет, — сказала она и тряхнула головой, однако уверенность ее пошатнулась.

Немного погодя, когда она снова шагнула с купола собора в воздух, полет больше не доставлял удовольствия. «Чьей болью, — думала она, — за это заплачено?»

От замка по длинной извилистой Нерудовой улице они пришли в чайную. Акива продолжил рассказ о своем мире. Империя и цивилизация, восстания и кровавые битвы, оставленные и завоеванные города, сожженные земли, разрушенные стены, осажденные крепости, в которых первыми умирали от голода дети, хотя родители отдавали им всю еду.

Он рассказывал о массовых убийствах и терроре в стране угасающей красоты. О том, как древние леса пускали на корабли и осадные орудия. Или сжигали, чтобы из них нельзя было построить ни то, ни другое.

Об огромных разграбленных города, братских могилах, предательствах.

О постоянно прибывающих армиях чудовищ — неистощимых, несокрушимых.

Были и другие события — эпические и грозные, — он не говорил о них, а лишь слегка касался, словно боясь потревожить рану, причинить боль.