расположенное окно позволяло увидеть ветки дерева, сквозь которые проглядывала синева неба. Стены были белые. Из мебели – только стол и единственный стул, прикрепленные к полу. Но все это было чистым и симпатичным.

– Ладно, – сказал Люпен, – небольшой отдых здесь не лишен будет привлекательности… Но займемся нашим туалетом… Есть ли у меня все, что нужно?.. Нет… В таком случае – два звонка горничной.

Он нажал на устройство возле двери, которое привело в действие звуковой сигнал в коридоре.

Через мгновение снаружи были отодвинуты железные засовы и решетки, щелкнул замок и появился охранник.

– Горячей воды, дружок, – сказал Люпен.

Тот взглянул на него, оторопев и вместе с тем разъярившись.

– Ах, – воскликнул Люпен, – и махровое полотенце. Черт возьми! Здесь нет махрового полотенца!

– Ты насмехаешься надо мной, не так ли? Это не положено, – проворчал охранник.

Он уже уходил, когда Люпен резко схватил его за руку:

– Сто франков, если ты отнесешь на почту мое письмо.

Он вытащил из кармана купюру в сто франков, которую утаил при обыске, и протянул ее охраннику.

– Письмо… – повторил тот, взяв деньги.

– Именно!.. Сейчас напишу.

Он сел за стол, набросал карандашом несколько слов на листке, который сунул в конверт, и надписал его:

Господину С. Б. 42

До востребования, Париж.

Охранник взял письмо и ушел.

– Вот послание, – сказал себе Люпен, – которое дойдет по назначению вернее, чем если бы я сам его отнес. Ответ я получу самое большее через час. Как раз необходимое мне время, чтобы оценить положение дел.

Он расположился на стуле и вполголоса подвел итоги:

– Короче говоря, в настоящий момент мне предстоит бороться с двумя противниками. Первый – это общество, которое держит меня в своей власти и на которое мне плевать. Второй – неизвестный персонаж, который меня не держит, но на которого мне совсем не плевать. Это он сообщил полиции, что я Сернин. Это он догадался, что я был господином Ленорманом. Это он запер дверь подземного хода, и это его стараниями меня заключили в тюрьму.

Арсен Люпен задумался на секунду, потом продолжал:

– Итак, в конечном счете борьба идет между ним и мной. И чтобы продолжить эту борьбу, то есть раскрыть и осуществить дело Кессельбаха, я оказался в заключении, в то время как он – на свободе, неизвестный, недосягаемый и располагающий двумя козырями, которые я считал своими, – это Пьер Ледюк и старик Стейнвег… Короче, он у цели после того, как окончательно устранил меня.

Снова задумчивая пауза – и новый монолог:

– Положение не блестящее. С одной стороны – все, с другой – ничего. Передо мной человек такой же сильный, как я, и даже сильнее, поскольку у него нет щепетильности, какой обременен я. И чтобы атаковать его, у меня нет никакого оружия.

Эти последние слова он машинально повторил несколько раз, потом умолк и, обхватив голову руками, долгое время оставался в задумчивости.

– Входите, господин директор, – сказал он при виде открывающейся двери.

– Так вы меня ждали?

– Разве я не писал вам, господин директор, попросив вас прийти? И ведь я ни секунды не сомневался, что охранник отнесет вам мое письмо. Я так мало в этом сомневался, что написал на конверте ваши инициалы – «С. Б.» и ваш возраст – сорок два.

Директор в самом деле звался Станислас Борели – это был человек с приятным, добрым от природы лицом, с заключенными он обращался с той снисходительностью, какая только была допустима.

– Вы не ошиблись относительно честности моих подчиненных, – сказал он Люпену. – Вот ваши деньги. Они будут вручены вам после вашего освобождения… А теперь вы пройдете в камеру для личного досмотра.

Люпен последовал за Борели в предназначенную для такой надобности маленькую комнату, разделся и, пока с оправданным недоверием проверяли его одежду, сам тоже подвергся тщательному досмотру.

Затем его препроводили в камеру, и господин Борели произнес:

– Теперь мне спокойнее. Дело сделано.

– И хорошо сделано, господин директор. Ваши люди выполняют свои обязанности с такой деликатностью, за которую я хочу поблагодарить их вот этим доказательством моего удовлетворения.

И он протянул господину Борели стофранковую купюру. Тот отпрянул.

– Ах, но… откуда это?

– Не стоит ломать голову, господин директор. Такой человек, как я, который ведет жизнь, какую веду я, всегда готов ко всяким случайностям, и любые невзгоды, какими бы тягостными они ни были, не застанут его врасплох, даже тюремное заключение.

Он зажал средний палец своей левой руки между большим и указательным пальцами правой руки, резким рывком вырвал его и спокойно предъявил господину Борели.

– Не вздрагивайте так, господин директор. Это не мой палец, а трубочка, сделанная из кишечной пленки. Искусно подкрашенная, она прочно надевается на мой средний палец, создавая впечатление, будто это настоящий палец, – сказал Люпен и со смехом добавил: – И к тому же, разумеется, надевается таким образом, чтобы спрятать третью купюру в сто франков… А что вы хотите? Имеешь кошелек, какой можешь… и надо уметь им пользоваться…

Он умолк при виде растерянного лица господина Борели.

– Прошу вас, господин директор, не думайте, что я хочу пустить вам пыль в глаза своим умением быть приятным в общении. Мне хотелось лишь показать вам, что вы имеете дело с клиентом… особой породы… И сказать вам, что не следует удивляться, если мне случится нарушить привычные правила вашего заведения.

Придя в себя, директор решительно заявил:

– Хочется верить, что вы будете придерживаться этих правил и не заставите меня прибегнуть к строгим мерам…

– Это огорчило бы вас, господин директор, не так ли? Потому-то мне и хотелось уберечь вас, заранее доказав, что эти правила не помешают мне действовать по своему усмотрению, общаться с моими друзьями, защищать на воле вверенные мне серьезные интересы, писать в газеты, прислушивающиеся к моим подсказкам, продолжать осуществление моих планов и в конечном счете готовить мой побег.

– Ваш побег?

Люпен от души рассмеялся:

– Подумайте сами, господин директор… Единственное оправдание моего пребывания в тюрьме – это выход из нее.

Такой довод показался господину Борели недостаточным. Он, в свою очередь, заставил себя рассмеяться.

– Предупрежден – значит вооружен.

– Этого-то я и добивался. Примите все меры предосторожности, господин директор, ничего не упускайте, чтобы потом вас ни в чем не упрекнули бы. Я, со своей стороны, постараюсь, чтобы, каковыми бы ни были неприятности, которые вам придется претерпеть из-за этого побега, ваша карьера не пострадала. Вот что мне необходимо было сказать вам, господин директор. Вы можете удалиться.

И когда господин Борели ушел, глубоко взволнованный этим необычным постояльцем и