А тут еще беда случилась: помяло в каменоломне его товарища по несчастью — Федора Прищепу. Вместе онй откалывали массивную глыбу. Одни загоняли молотами в продольные трещины тяжелые чугунные клинья, другие, забравшись на верхний выступ, упирались в глыбу палками. В это время с низких серых облаков сеял мелкий, вперемешку со снежной крупой, дождь. На покрытых плесенью лишайников каменных выступах ноги скользили. Люди прижимались друг к другу, напрягали мышцы, чтобы удержаться, не сползти по крутому, ребристому склону. На вспотевших лицах мгновенно таяли холодные белые крупинки. Наконец глыба покачнулась. Каменоломы отскочили в сторону. Прищепа потянул палку, но ее противоположный конец был зажат тяжелыми камнями. Прищепа налег грудью со своей стороны, чтобы, приподняв глыбу, столкнуть ее, и потерял равновесие. Мокрая палка вырвалась из рук, Федор, скатываясь, больно ударялся об острые выступы и раздробленные камни.

В сознание он пришел в общей мазанке, куда его перенесли два солдата. Дышал тяжело, будто ему не хватало воздуха. В помятой груди хрипело, запавшие щеки то и дело вздрагивали от глубокого кашля.

— Где сынок мой, Тарас? — прошептал он пересохшими губами, силясь поднять голову.

— Лежите, тато, я здесь, — склонился над ним мальчонка. — Что у вас болит?

— Все. Знать, отходил я уже свою борозду... Хоть ты, сынок, будь осторожнее. Мать ждет...

— Выздоровеешь, Федор, — уверенно сказал Андрей. — Нам еще с тобой рано ставить на себе крест. Попей вот, — поднес он к его рту кружку с травяным отваром, — Савва приготовил.

— Ага, — закивал тот, — выпей, уснешь — и легче станет, по себе знаю.

Он тоже стоял на коленях возле Прищепы, заглядывая в его лицо.

— Степью... запахло, — отпив из кружки и опуская голову, тихо промолвил Федор. — Как там моя Ульяна?.. Настрадалась, наверное.

— Все страдаем, — сказал Савва, — потому как хлебец на шляху не валяется... А ты отхлебни, отхлебни еще моего зелья, — кивнул на кружку, — быстрее оклемаешься...

Чигрин не узнавал этого человека. Когда потерявшего сознание Федора понесли наверх, Савва тоже засеменил следом. «Его еще не хватало», — с досадой подумал тогда Андрей, подсобляя двум пожилым солдатам. Но, увидев, как тот хлопочет в своем углу над какими-то узелками, бегает к кашеварам за кипятком, успокоился. Стало быть, не с плохими намерениями пришел человек. Пока зелье настаивалось, Савва рассказал Чигрину, как он гатил болото между реками Кильчень и Самара под первый город — Екатеринослав.

— А тут же, за Кайдаками, что строят? — спросил Андрей.

— Тоже Екатеринослав, только сухой уже, он здоровее для людей, потому как на высоких кручах. А там, возле Самары, будто в яме строили. Загачиваешь растреклятое болото, загачиваешь, аж глаза на лоб лезут, а дышать все равно нечем. Болели многие. На кладбище больше поселялось, чем в городе. Если бы не эти травки, мне самому была бы крышка. — Савва погрустнел, притих, не раздражал уже Андрея ехидным смешком.

— Для чего же такое гиблое место выбирали, — удивлялся Чигрин, — разве земли мало?

Савва скользнул по нему мутными глазами:

— А чтобы государыне угодить. Царь Петр на болоте когда-то новую столицу выстроил, а чем же, мол, она хуже? Только царица, говорят, сама отказалась. Смерти, наверное, испугалась. А что, там окочуриться недолго. Она сразу смекнула, на здешнее место указала пальцем.

— И откуда ты все знаешь? — пораженный осведомленностью этого неприметного, даже никчемного на вид человека, спросил Андрей.

— Потопчешься с мое на грешной земле, сыграешь в жмурки с костлявой — и ты прозреешь, — ответил уклончиво.

С того дня между Чигрином и Саввой установились какие-то странные отношения. Они вместе ухаживали за Прищепой, заботились о Тарасе. Когда же Андрей начал требовать у маркшейдера, чтобы он перевел Федора в более теплое помещение, Савва промолчал, не поддержал. Чигрин заметил, что он вообще избегает каких-либо столкновений с начальством. Даже к капралу подлизывается. Андрей недоумевал: как же так — за ужином так пренебрежительно отзывался о царице, а стоило увидеть маркшейдера — сразу же пошел на попятную.

Чигрин все-таки добился своего. Маркшейдер разрешил перевести Прищепу и его сына (чтобы ухаживал за отцом) в приют для тяжелобольных, размещавшийся в бывшей слободе Половице. В глубине души маркшейдер ненавидел Андрея за то, что тот держался независимо, не заискивал перед ним, как другие. И все же удовлетворил требование этого упрямого парня. Побаивался его или, скорее всего, опасался другого: со дня на день должен был нагрянуть из Кременчуга генерал Синельников. Зачем же ему показывать искалеченных каменоломов?

Воловью фуру (не гонять же ее порожняком) до половины загрузили бутом. Андрей разровнял его, застелил камышовыми матами и помог лечь исхудавшему и обессиленному от боли крестьянину. Тарас примостился рядом, поправив на отце короткий дырявый кожух, который Чигрин взял взаймы у Саввы на дорогу. Андрей (маркшейдер и его послал — выгружать камень) уселся на передке вместо кучера, подле капрала.

Не проехали и версты, как их обогнала колонна солдат, маршировавших по обочине, утрамбовывая сотнями подошв тонкий снежок, устлавший за ночь скованную морозом землю. Вслед за первой прошла вторая, потом третья колонна. Чигрин придержал волов, пропуская солдат вперед, потому что дорога сворачивала влево и тянулась по самому краю глубокого оврага, поросшего колючим терном, акацией и дроком. Из-за невысокого пригорка виднелись камышовые стрехи, гонтовые и черепичные крыши Половицы. А внизу, выгнувшись гигантским луком, синел под тонким льдом Днепр.

На околице слободы сотни полторы землекопов долбили кайлами и заступами мерзлую землю, корчевали пеньки. Несколько человек, разбросав трухлявую крышу, разваливали старую приземистую хату. Плетенные из камыша и обмазанные глиной стены прогибались и трещали под натиском людских плеч.

— А ну, на-а-а-ва-лись! — время от времени покрикивал малорослый, покрытый рыжей пылью человек.

Люди сообща упирались в хлипкую, облупленную стену и клонили ее к земле, растаптывали неподатливый, волокнистый камыш.

Мимо этого двора по изрытой глубокими колеями дороге тряслись наверх подводы с кирпичом, лесом. Возницы переговаривались с землекопами, угощали друг друга табаком. Капрал тоже достал прокуренную трубку с длинным костяным чубуком. Старательно набил ее, уплотняя табак большим пальцем, и, кивнув молодому вознице, который, лихо попыхивая дымком, обгонял фуру на пароконном возу, прикурил у него.

— Не подскажешь, как проехать к лазарету? — спросил после нескольких затяжек.

Парнишка снова осадил коней.

— Надорвался, дедусь? — сочувственно посмотрел на Федора.

— Покалечился в каменоломне, — ответил Андрей.

— Тогда вам лучше отвезти его к деду Репьяху в Каменку,