* * *

Почти неделя прошла с того дня, когда Антон Тодоров сказалЛюбови Григорьевне о том, что Сергей Юрцевич умер. С того самого дня, когда ейпришлось под натиском этого настырного сотрудника Наны Ким кое-что рассказать.Она тщательно следила за каждым словом, стараясь не сболтнуть лишнего, и всепоследние дни то и дело возвращалась мысленно к тому разговору, вспоминая, чтоименно и как она сказала. Да что там особенно вспоминать-то! Вся история в ееизложении заняла минут десять, Любовь Григорьевна старательно обкорнала ее,убрала детали и, разумеется, все, что касалось лично ее. Некто Юрцевич оченьлюбил ее покойную сестру и помешался на идее отобрать у Филановских своихдетей, а поскольку был он лицом до крайности неблагонадежным как вобщеуголовном, так и в политическом смысле, матушка Любови Григорьевныпредприняла некоторые меры к тому, что Юрцевича с глаз долой убрали. Его иубрали, и даже два раза. Конечно, некрасиво, конечно, бесчестно, но ведь, побольшому счету, абсолютно правильно, если ориентироваться на те ценности иустановленные андроповской политикой правила игры, что царили во временазастоя. Это теперь ценности и правила переменились, а тогда… Тогда ТамараЛеонидовна сделала все совершенно правильно, и никак иначе она поступить немогла. Семью надо было спасать.

И конечно же, ни слова не было сказано о чувствах самойЛюбочки, о ее планах и надеждах. Сухо и коротко: «Этот Юрцевич даже предлагалмне выйти за него замуж, уехать с ним и вместе растить его сыновей. Выпредставляете, до какой степени помешался на детях этот наглец? От такого типаможно было ожидать чего угодно, и мама приняла самые решительные меры, пока онне нанес мальчикам неизлечимую травму». Вот и все. Юрцевич в ее изложениипредставал тупым, недалеким и хамоватым – одним словом, именно таким, какимпринято представлять себе уголовников, попадающих за решетку.

Но все ли? Любовь Григорьевна беспокоилась, снова и сновавызывая в памяти тот разговор и пытаясь восстановить его до самых мелочей. Невздохнула ли она как-то неуместно, не отвела ли взгляд в неподходящий момент,не проронила ли какое лишнее слово? Нет, кажется, все в порядке, но она всеравно беспокоилась и нервничала и от этого злилась и раздражалась. Впрочем,озлобленность и раздраженность были ее обычным состоянием на протяжении почтивсей жизни. Она даже и не замечала их, потому что давно привыкла, как привыкланенавидеть всех, кто, по ее мнению, что-то отнимал у нее. Много лет назадумершую сестру – за то, что взяла себе лучшее, оставив Любе тяготы и заботы,мать – за то, что разрушила ее так славно составленный план замужества исоздания полноценной семьи, Юрцевича – за свой стыд, неловкость и пустыенадежды на то, что он когда-нибудь забудет свою ненаглядную Надю и оценит ее,Любу. Юрцевич отнял у нее уважение к себе самой, и с тех пор она продолжаланенавидеть его за то, что позволила себе влюбиться. Она, Любочка Филановская,такая образованная, такая тонкая, глубокая, высокодуховная, – и этиужасные сны, которые спустя какое-то время стали казаться ей мерзкими, и этидурацкие мечты, и глупое заглядывание в его синие глаза, как будто в них моглобыть что-то еще, кроме самих глаз. Даже воспоминания о своей любви казались ейунизительными и обидными.

Она ни минуты не сомневалась в том, что записки присылал ейименно Сергей Юрцевич. А Тодоров утверждает, что он уже несколько лет как умер.Кто же тогда их пишет? Неужели его сын? Она кривила душой, когда говорилаТодорову, что не знает точно, какого пола ребенок Юрцевича, прекрасно она этознала, просто хотела всячески подчеркнуть, что мало общалась с «этим негодяем»и практически ничего о нем ей не известно.

Наконец Любови Григорьевне удалось взять себя в руки ипризнаться себе самой, что на самом деле нервничает она вовсе не из-за своегорассказа. «Господи, пусть окажется, что записки присылает сын Юрцевича! Пустьвыяснится, что это он! Потому что если это не он, то…» Даже думать об этом былострашно.

* * *

Как обычно, вместе с Сашей в квартиру врывался ураганэмоций, звуков, запахов свежего воздуха (и как только он умудрялся импропитываться, сидя в офисе или в машине?) и дорогого парфюма, коробок ипакетов с продуктами и подарками.

– Люба! – прокричал он прямо от порога. –Смотри, что я тебе принес! Ты обалдеешь! А где Тамара? Не спит? Тащи ее сюда, яей купил потрясающий наряд, сейчас будем мерить.

С самого детства мальчики звали тетку и бабушку по именам.Тамара Леонидовна, борясь за сохранение молодости, запретила внукам называтьсебя бабушкой, Люба же, общаясь с детьми, принципиально не пользовалась словами«мама» и «тетя», а коль дети этих слов не слышат, то откуда же им научиться ихупотреблять? Никаких «иди к тете» или «тетя будет сердиться», только «Люба» или«я». Потом, по мере взросления, Саша и Андрюша, конечно, разобрались, кто комукем приходится, и отчетливо понимали, что мама умерла, когда их рожала, Люба –мамина сестра, то есть их тетка, Тамара – Любина мама и мама их собственноймамы, то есть бабушка, а Григорий Васильевич – дед, который, к слову сказать,вовсе не возражал против такого обращения и даже радовался, слыша короткое,крепкое и в то же время такое уютное слово. Не «дедушка», а именно «дед».

– Я принес грунтовые помидоры, свежую зелень и отличнуюбрынзу, сейчас будем есть греческий салат. Маслины есть?

– Сашенька, – Любовь Григорьевна подошла кплемяннику и привычно подставила щеку для поцелуя, – у нас есть ужин, Валявсе приготовила.

– Да ну, перестань, – он весело тряхнул головой,как большой пес, выбравшийся из пруда на берег, – что там ваша Валяприготовила! Завтра съедите, а сегодня будем есть мой любимый греческий салат счерным хлебом. Такой салат нужно есть правильно, обязательно с черным хлебом,только хлеб должен быть мягким, дышащим, свежим-пресвежим. И обязательнозапивать молодым вином.

Любовь Григорьевна недовольно поджала губы. Она не елачерный хлеб, у нее начиналась изжога, а греческий салат вообще ненавидела, онказался ей слишком острым и соленым. Сашка весь в этом, всюду и всегдаустанавливает собственные порядки и навязывает собственные вкусы. То ли делоАндрюша, он совсем, совсем другой, даже не верится, что они родные братья, ктому же близнецы.

– У нас нет черного хлеба, – сухо сказала она.

– Так я же принес! Любочка, я все принес, и хлеб, ивино.

Саша счастливо улыбался и резво таскал коробки и пакеты изприхожей в кухню. Она предприняла еще одну попытку сопротивления:

– Я уже отпустила Валю. Готовить некому. И вообще, мыуже ужинали недавно.

– Да я сам все сделаю, ты не беспокойся. А греческийсалат – это не ужин, это кулинарная радость, вкусно и не тяжело. Не спорь,Любочка, лучше иди посмотри, что я тебе принес. И Тамару зови, где она там?Тамара!!! – завопил он громовым голосом. – Звезда моя, душа моя, япришел!!! И подарки тебе принес!!!

Застучала палка, скрипнула дверь, Тамара Леонидовна всопровождении сиделки царственно поплыла навстречу внуку.