Уиллоу

Четверг, 21 декабря 2017 года

Уиллоу остановилась около дома своего отца в Моулсекумбе и потянулась к пакету с кофе навынос, стоявшему на земле. Она до сих пор чувствовала тошноту, и кофе показался ей странным на вкус, но была не настолько слаба, чтобы оттягивать неизбежный скандал. Больше никаких оправданий, разговор должен состояться.

Зарегистрировавшись на входе в архив и получив карточку посетителя, чтобы иметь разрешение фотографировать на телефон, Уиллоу осталась до закрытия. Это было впечатляющее современное здание, архивный центр, где можно было найти юридические документы, вырезки из газет, исторические записи и географические карты девятивековой давности.

После того как ее провели в библиотеку, она попросила показать все военные топографические карты деревни Кингстон близ Льюиса, какие у них имеются. Женщина с приятным голосом посмотрела справочные номера в системе, и Уиллоу заполнила анкету, терпеливо ожидая. Она взглянула на время: до совещания в отделе планирования оставалось около семнадцати часов, и ей определенно не хватало времени, чтобы изучить столь важную информацию.

Ругая себя за то, что доверяла Майку, Уиллоу подумала, что миновал ровно год с тех пор, как он дал ей этот проект, и ее прошиб холодный пот при мысли, что вообще-то архив должен был стать ее первым пунктом посещения, а не последним.

Вскоре приветливая женщина в очках на цепочке и накрахмаленной блузке, хрустящей, как нетронутый лед, появилась с тремя картами и попросила Уиллоу обращаться с ними осторожно. Она разложила их на больших белых столах и развернула, затем улыбнулась и ушла. Уиллоу оглядела очертания деревни в поисках знакомых ориентиров, которые так хорошо изучила за год составления чертежей с Майком, Лео и застройщиками: сельская ратуша, церковь, Тисовое поместье и Дом викария. Кладбище, примыкающее к церкви, было ясно видно на всех трех картах, датированных 1853 годом, но рядом с Домом викария не было никаких признаков кладбища. Это означало, что она так ничего и не выяснила, однако не упустила важных деталей.

Более внимательно изучив самые последние карты, Уиллоу обнаружила три небольших серых участка в полях, окружавших церковь, с надписью «Дополнительное внешнее кладбище», и по ее рукам пробежали мурашки.

Достав из сумки мобильный телефон, она сфотографировала их, и быстрый поиск в «Гугле» подсказал ей, что в то время так решалась проблема переполненных кладбищ. Население Льюиса быстро росло в начале XIX века, и на кладбище при церкви Святого Николая закончились места. В 1893 году Тайный совет запретил захоронения в церквах и часовнях Льюиса или вокруг них в соответствии с законом о захоронениях за пределами метрополии 1853 года и приобрел двадцать акров на прилегающих полях.

Разумно предположить, подумала Уиллоу, просмотрев три поля, что, если церковное кладбище было переполнено, а земля, примыкающая к Дому викария, использовалась как своего рода филиал кладбища, некоторые могилы могли оказаться и на участке Дома викария.

Ей вспомнился утренний разговор с Келли в машине, мол, кладбище, о котором упоминала Дороти, было местом, где покоились нищие, чьи родственники не могли позволить себе организовать для них достойные похороны. Могилы нищих, вероятно, давно забыты и сровнялись с землей, о них знают только местные жители. Они не отмечены на каких-либо современных топографических картах и, естественно, никак не фигурируют в предварительном исследовании Уиллоу.

Она вернула карты и поблагодарила сотрудницу, прежде чем переключить внимание на поиски блокнота. Для этого Уиллоу перешла в архивный отдел. Она миновала огромную раздвижную стеклянную дверь и, отдав запрос девушке за стойкой, подождала, пока перед ней не положили синюю бумажную папку, завязанную веревочкой, с надписью:

«Записная книжка Тессы Джеймс, повитухи, примерно с 1930 по 1945 год».

Уиллоу подошла к ближайшему свободному столику и медленно открыла папку. Руки ее дрожали, когда она вытащила маленький блокнот в кожаном переплете. Время и влажные условия почвы уничтожили бо́льшую часть записей, написанных красивым наклонным почерком, но Уиллоу поняла, что записи велись со 2 апреля 1930 года по 4 января 1945 года. Заметки, явно написанные ее прапрабабушкой, о том, на каких родах она присутствовала и в какой день. Первые записи были сильно повреждены водой и грязью, чтобы Уиллоу могла их прочитать, но через несколько страниц она разобрала абзац:

«Она была слишком молода для родов, а юный муж, державший ее за руку, все время повторял, что никогда больше не причинит ей такой боли. Подобные обещания редко выполняются. Это прекрасно – передать ребенка любящей паре. Я помогла многим матерям с шестью детьми под юбкой, которых они не могли прокормить, и пьяницей-мужем. Но эти двое – дело другое. Это был их первый ребенок, девочка, и слезы текли по щекам паренька. “Она красавица, – прошептал он, перерезав пуповину”».

Опять несколько страниц, и еще один разборчивый отрывок:

«Прошлой ночью женщина родила близнецов. Это была долгая ночь, и женщина ужасно страдала во время схваток. Мальчик и девочка. Девочка родилась мертвой. “Слава богу, – сказала мать. – У меня есть еще пятеро. Я не могу позаботиться о них всех. Муж говорит, что лучше, если выживет мальчик, потому что от девочки никакого проку”».

«Мать из Льюиса теперь снова беременна, ей нужно кормить пять ртов и мужа, который бьет ее. Женщина попросила меня сделать ей аборт, но, зная, насколько она слаба, я отказалась. Это могло убить ее. Позднее эта женщина выпила отбеливатель, чтобы попытаться вызвать выкидыш, и умерла от потери крови, оставив всех своих детей без матери. Жаль, что я не помогла ей, как она просила. Эти дети теперь преследуют меня во сне».

Уиллоу продолжала читать, на улице уже стемнело. Страницы были покрыты размытыми чернилами, и она могла разобрать лишь отдельные слова. Но иногда целые абзацы были понятны.

«Доктор Дженкинс сказал кингстонским мужчинам, что им следует приглашать врача-мужчину принимать роды у их жен; что я не лучше ведьмы со своими старомодными снадобьями и методами исцеления. Это Божья воля, чтобы женщина страдала при родах, утверждал он, и не мое дело вмешиваться в Божью волю, хотя сам Дженкинс часто вмешивается своими щипцами и скальпелями, чтобы успеть домой к обеду».

Вскоре девушка за стойкой объявила, что архив закрывается, и Уиллоу стала собирать свои вещи. Она сфотографировала все страницы, которые были пригодны для чтения, и уже направлялась к стойке, чтобы вернуть блокнот, когда заметила уголок листочка бумаги, торчащий между последними страницами. Уиллоу медленно вытащила его и развернула. Это была записка, написанная детским почерком:

«Моей лучшей подруге Элис. Прости, я не хотела все испортить.

Я очень сильно по тебе скучаю.

Нелл».

Уиллоу удивленно уставилась на записку, затаив дыхание. Она не могла поверить своим глазам – записка, которую она держала в руке, предназначалась Элис. Источнику ее одержимости весь последний год и ранее. От одного вида этого имени, от того, что ее пальцы держали листок, к которому, возможно, прикасалась Элис, она почувствовала себя так, словно увидела призрака. Уиллоу посмотрела на подпись автора записки: «Нелл».