Я люблю ее запах, я люблю ее тело… Я ее люблю!

— Когда ты уже забеременеешь? — рычу ей в ухо. — Ты делаешь для этого всё необходимое?

— Да, — лепечет она. — Мой гинеколог заверяет, что беременность должна наступить в течение полугода, что пока волноваться не о чем, так бывает…

В который раз она рассказывает мне одну и ту же басню. Я даже сходил, сдал спермограмму. Мои живчики — хоть куда, оплодотворяй на здоровье, вот я и оплодотворяю регулярно, а толку…

— Ладно, засыпай! И больше чтобы не смела бегать ночью в темноте… еще покалечу ненароком.

Глава 32. Считая шаги…

Тогда же:

Эвелина

— Чудачка моя… — полурычит, полумурлычет мне на ухо Лев.

— Почему? — сначала не понимаю я.

— Кто в здравом уме будет ночью расхаживать, считая шаги? — усмехается он.

Потом прижимает меня к себе и проваливается в сон, очень старательно храпя при этом в мое несчастное ухо.

Жду немного, потом тихонько стараюсь выползти из-под его пудовой ручищи. Перебравшись на другую сторону кровати, вздыхаю с облегчением. Спать придавленной будто прессом не очень-то приятно.

Чудачка я, значит… Легко ему говорить, ведь он вырос в безопасности. Вон как любит его отец, вон сколько у него телохранителей! Небось, с младенчества оберегали, волоску с головы не давали упасть... Меня же защитить в детстве было некому.

Еще раз повторю, моя биологическая мать — художница.

Из-за нее я всю жизнь люто ненавидела всё, что связано с этой творческой профессией. Краски, кисти, карандаши и альбомы вызывали во мне злость, доводили до бешенства. Я брала эти предметы в руки только на уроках рисования в школе, и то с огромной неохотой. Старательно выводила каляки-маляки, хотя выполнить задания учителя в первом классе для меня не составляло никакого труда. Втихомолку пробовала рисовать нормально, и у меня неплохо получалось, но уж конечно, свои успехи я никому не показывала.

Мне очень не хотелось воплощать мечту матери в жизнь — она хотела, чтобы дочери походили на нее, тоже стали художницами. Мама не могла поверить, что я рисую хуже курицы. Посчитала, что наш учитель рисования — бестолочь, и сама попыталась дать мне несколько уроков. После этого я рисовала даже хуже, если такое вообще возможно. Курица по сравнению со мной могла показаться талантом.

Зачем я притворялась? Это не секрет. Кому хочется получить линейкой по рукам? Именно этим и заканчивались все мамочкины уроки. Здоровой железной линейкой по пальцам… и криков было столько, будто я не пару каракуль нарисовала, а как минимум совершила убийство.

Но если занятий с ней я могла избежать, то ночных походов в туалет, да и в принципе ходьбы по квартире — вряд ли.

Мама вышла замуж повторно, когда мне было года три, наверное. Через год она родила мою сестру, Алёну. Я была очень спокойным ребенком и не отнимала у матери слишком много времени. Алёна же совершенно из другого теста. Она часто плакала, просыпалась от каждого шороха и терпеть не могла, когда я к ней подходила. Поэтому мама очень злилась, если я шумела, ведь это мгновенно будило сестрицу, а значит, ею нужно было заниматься, а мама картину пишет… ей не до того! Я, бездарность, виновата в том, что ее шедевр останется незавершенным, что ее вдохновение пропадет. Я мало того, что сама рисовать не могу, так еще и ей карьеру порчу.

Очень скоро в нашей квартире появился свод правил для меня. Скрип половицы — полчаса в углу, шум игрушек — час, повторный шум — весь вечер в углу. Плакать нельзя — это же шум. Разбитая ваза… дорого, очень дорого.

Кроме этого, мама кричала, истерила и легко могла дать мне подзатыльник или отлупить тем, что под руку попадется. Как назло, выбивалка для ковра всегда оказывалась в зоне ее досягаемости.

Однажды ночью мне очень захотелось в туалет. Я уже достаточно повзрослела, чтобы понимать: если позову маму, она очень разозлится, что разбудила. Сама включить свет я не могла, потому что это также ее разбудило бы, ведь ночевали мы в одной комнате. Поэтому решила пойти на ощупь и уже дошла до кровати сестры, как ненароком ее задела. Сестра разрыдалась, мама проснулась, моя филейная часть была сильно бита.

На следующую ночь мне, как назло, снова захотелось в туалет… наученная горьким опытом, я решила никуда не ходить, терпеть. Не дотерпела… За мокрую постель мама устроила мне такую выволочку, что я боялась попасться ей на глаза всю следующую неделю.

Передвигаться бесшумно и жить тихо стало моей мечтой.

Не помню, сколько мне было лет — семь, восемь… Я посмотрела один фильм о слепых: как они передвигаются, как живут. Один слепой мужчина ходил по своей квартире так шустро и ловко, будто танцевал, хотя ничего при этом не видел. Это меня восхитило. Так вот в том фильме подробно рассказали о счете шагов. Я попробовала и очень скоро поняла: это идеальный способ передвижения, если ты не имеешь возможности включить свет, как я.

Существовала и еще одна проблема — моя сестра меня ненавидела. Не знаю почему, но она меня изводила еще похлеще мамы. Если я что-то брала, ей обязательно это требовалось тоже, если я что-то смотрела, ей хотелось переключить канал, если вдруг мне покупали что-то новенькое, истерики не избежать.

Поэтому даже когда Алёна подросла, я старалась оставаться максимально незаметной, тихой, продолжала считать шаги, сканировать комнату взглядом, заранее просчитывая, что нужно обойти, чтобы не привлекать внимания. Часто мысленно воскрешала образ комнаты, составляла план, как по ней передвигаться.

Я скользила тенью… Я жила как тень. Я и была тенью...

В детдом я попала двенадцатилетней, к тому времени привычка считать шаги вросла в меня, стала частью моего сознания. Это меня успокаивает, дарит комфорт и чувство защищенности, которого я не ощущала в детстве. Так было, есть и будет…

И неважно, горит ли свет в комнате, по которой хожу, я всё равно буду считать эти шаги, легко смогу передвигаться с закрытыми глазами.

Да, наверное, я чудачка, Лев прав.

Глава 33. Счастливая семейная жизнь

Через девять месяцев:

Пятница, 5 февраля 2021 года

17:00

Эвелина

— Надеюсь, ты просто застряла в пробке… — слышу я в трубке обманчиво спокойный голос мужа.

Когда он так спокойно что-то говорит, у меня коленки трясутся.

— Что случилось? — спрашиваю я и сглатываю внезапно появившийся в горле ком.

— Ты уже десять минут как должна быть на благотворительном вечере. Я жду, Эвелина. Мой секретарь известила тебя за неделю. Неделю!

— Но твой секретарь…

— Никаких оправданий. Чтобы явилась как можно скорее! — чеканит он строго.

«…не звонила мне», — хотела я добавить, только Льву меня слушать некогда.