Вот и заканчивается его Последний Поход…. Что ж, рано или поздно, но это должно было случиться. Пусть же хранит Господь его ближних, пусть будет милостив к его стране и его народу; и пусть смерть его не будет напрасной! Для него же главное теперь — умереть как можно позже, и до этого постараться ни разу не струсить…

* * *

Наконец-то! На шоссе, на звук — метрах в сорока — остановилась машина, хлопнула дверь, и через три минуты из чернильного мрака ночи перед Одиссеем внезапно появился сухопарый седой араб, несущий на одном плече метровый свёрток из мешковины, а на другом — потёртый хурджун с чем-то металлически-тяжелым, утробно звякающим при каждом шаге.

— Принёс?

Араб кивнул и сгрузил свою ношу у колеса "рено".

— Как Макс и просил — АКМ под семь шестьдесят две, шесть снаряженных магазинов, двести патронов россыпью и пару гранат.

— Спасибо, Хаджеф!

Араб махнул рукой.

— Не о чем говорить.

Одиссей осторожно развернул мешковину. Перед ним матово заблестел автомат — старый добрый АКМ, хорошо известный ему ещё по армейской службе. Семь шестьдесят две — то, что надо!

— Не китайский?

Хаджеф устало улыбнулся.

— Обижаешь. Ижевск. Семьдесят девятый год. Год, когда мы вошли в Афганистан…

Одиссея удивило это "мы". Хотя…. Чего он удивляется? Удивляться тут, на самом деле, нечему. Этот Хаджеф сражался на стороне Советского Союза ещё в те времена, когда Одиссей в начальных классах средней школы первые свои форменные штаны просиживал. Он имеет право на это "мы" куда больше, чем многие нынешние российские генералы. Да-а-а? судьба у него суровая, что и говорить…

Седой араб сел на камень, провёл руками по лицу, что-то прошептал. А затем, оглядевшись вокруг (что он хотел увидеть, Одиссей так и не понял — ночь в здешней гористой полупустыне была чёрной, как дёготь), спросил:

— Что ты собираешься делать с оружием? И где твой курд?

Одиссей махнул головой в сторону водительского сиденья "рено".

— Спит. Вымотался за эти сутки жутко, к тому же они вдвоём с водителем перекидали весь груз в бензовоз, пока я на стрёме стоял. Сто упаковок, каждая минимум по тридцать килограмм. За двадцать минут! А ему сегодня ещё и назад ехать…. Пусть поспит.

Хаджеф кивнул и, покачав головой, сказал негромко:

— Ты так и не ответил — что ты будешь делать? Вот с этим? — и он кивнул на лежащий на песке хурджун и свёрток с автоматом.

Одиссей вздохнул.

— Ты будешь ждать машину с грузом у Дахука. Это шестьдесят километров от Закхо. Я предполагаю, что те, кто хочет перехватить наш груз — не будут ждать, и сделают это здесь, сразу после границы. Времени на то, чтобы остановить машину, раскрыть тент, обыскать груз и убедится, что в ящиках обычные запасные части к качалкам — понадобится от силы минут двадцать. Далеко уедет бензовоз с твоим грузом за эти двадцать минут?

Хаджеф покачал головой.

— Недалеко.

Одиссей кивнул.

— Так точно. А дорог от Закхо идёт только две. И перекрыть обе, чтобы обыскать все машины, идущие в глубь Ирака — большого труда не составит. Правильно?

Хаджеф улыбнулся.

— Ты рассуждаешь, как Макс.

Одиссей кивнул.

— Надеюсь. Но логика в моих словах есть?

Араб согласно покачал головой.

— Есть, есть.

— Следовательно, необходимо промежуток времени от пересечения границы машиной-приманкой и бензовозом с грузом до того момента, как противник убедится в том, что грузовик пустой — максимально удлинить. Желательно — до того, как последний ракетный комплекс будет перегружен из бензовоза в машины твоих друзей. Так?

— Так.

— А для этого самый лучший вариант — это превратить охотников в дичь.

Араб удивлённо поднял брови.

— Как ты хочешь это сделать?

Одиссей улыбнулся.

— Элементарно. Машину-приманку поставим где-нибудь поблизости. Снимем номера, установим на бак заряд. После этого я отправлю моего курда и водителя назад, в Турцию, а сам устрою засаду. Когда наши оппоненты полезут в кузов — я подорву заряд и открою по ним огонь. Бог даст, положу всех. После чего жду час — и затем отправляюсь в Закхо, нанимаю такси и еду в Джизре.

Араб покачал головой и тяжело вздохнул.

— Ты сам не веришь в то, что говоришь.

Одиссей промолчал в ответ — и Хаджеф продолжил:

— Ты рискуешь — и риск слишком велик. У тебя, говоря прямо, нет шансов. Если их будет хотя бы восемь-девять человек на двух машинах — у тебя не будет возможности одержать над ними верх. Ты рассчитываешь на первые три секунды боя — на те три секунды, когда у тебя будет преимущество внезапности. Если ты не убьёшь их всех за эти три секунды — а ты их не убьёшь, у тебя всего один автомат и две руки — дальше время играет против тебя.

Одиссей кивнул.

— Против меня. Но не против операции. Пока они будут вести со мной бой — у них не будет времени лазить по кузову.

Араб снова провёл ладонями по лицу и что-то прошептал. Вздохнул — и спросил вполголоса:

— Ты решил умереть за своё дело. Оно этого стоит?

Одиссей поднял на него глаза, и, после двухминутного молчания, скупо обронил:

— Это — стоит.

Хаджеф покачал головой.

— Ты собираешься отдать жизнь за арабов — которые не очень-то любят вас, русских…

— Нет. Я собираюсь отдать жизнь за свою страну.

— Твоя страна вряд ли оценить твоё геройство. Она не слишком щедра к тем, кто кладёт за неё жизни, майор. Иногда она даже не вспоминает тех, кто защищал её до последнего вздоха и до последнего патрона. Ты уже не очень молодой, и должен помнить афганскую историю — много твоя Россия сделала для героев той войны?

— Но ведь ты продолжаешь за неё сражаться — хотя и к тебе она была более чем равнодушна?

Араб покачал головой.

— Нет, здесь другое. Да, когда-то давно я воевал за твою страну. За её идеи — которые стали моими идеями. За справедливость, которую она когда-то отстаивала здесь, на Востоке. Она дала мне образование, подарила целый мир — мне, седьмому ребенку из нищей йеменской семьи, обреченному всю недолгую жизнь пасти овец на наших бесплодных равнинах. Тогда твоя страна была светом надежды — и я поклялся сражаться за неё, чтобы сберечь этот свет, эту надежду. — Хаджеф грустно улыбнулся: — Но времена изменились, и сегодня твоя страна — совсем не та, что была в пору моей молодости. И теперь я помогаю не твоей стране — я помогаю своему брату, с которым уже очень давно, ещё в юности, переломил хлеб и разделил глоток воды. Макс в бою у Эль-Бахрама вытащил меня, раненого, из-под огня, получив три пулевых ранения в бедро и голень. Я ему обязан жизнью — и поэтому я здесь. А твоя страна… твоя страна предала меня, предала нас всех, всех, кто сражался за неё. — И, помолчав, добавил: — Я больше не верю в Россию.