— Или ты мне говоришь, зачем тебе автомат и этот мешок — или… или я от тебя ни на шаг не отойду!

— Туфан, не горячись. Твоя работа закончена, почему ты не хочешь этого понять?

— Потому что… — Тут курд в замешательстве оглядел окрестности, почесал затылок — а затем бросил: — Потому что за тебя отвечаю! Вот!

Одиссей только развёл руками.

— Перед кем?

Сарыгюль подумал несколько секунд, а затем, уже гораздо тише — ответил:

— Перед собой.

Час от часу не легче! Ладно, пожалуй, стоит ему всё объяснить — может быть, тогда он поймет, что ему здесь делать нечего.

Одиссей вздохнул — и сказал:

— Ладно, я тебе объясню, зачем мне автомат и хурджун патронов. Через…. — Он глянул на часы, — Через пятнадцать-двадцать минут сюда подъедет Гази — во всяком случае, так мы договаривались на той стороне, два километра после Закхо. За ним, скорее всего, следят. На границе его потрошить вряд ли станут, всё же в машине килограмм шестьдесят тротила — как они думают, а вокруг — бензовозы. Фейерверк может получиться изрядный. Так что шмонать они его станут уже после Закхо, когда уровень опасности снизиться до допустимого. Улавливаешь мысль?

— Да.

— Ну вот, здесь они его остановят, выпотрошат машину — и очень быстро убедятся, что никаких ракет в ней нет, а есть запасные части к нефтедобывающему оборудованию — и ничего более. На всё про всё у них уйдет где-то минут двадцать — максимум.

— Да. И что?

— И то, что они тут же известят своё начальство, что груз исчез. Тут у них два варианта — или мы его этот груз скинули где-нибудь на территории Турции, пока в этом городке, как его… Идиль — наш "хвост" тамошние полицейские мордовали; или же груз пересек границу в какой-нибудь другой фуре. Поэтому я думаю, что здешнее начальство, скорее всего, прикажет обыскать ВСЕ машины, прошедшие за ночь КПП Хабур — по моим подсчётам, каждый час границу пересекает где-то двадцать-тридцать машин, так что, сам понимаешь, времени на то, чтобы задержать ВСЕ машины, им понадобиться — учитывая, сколько тут, в приграничье, у них патрулей, и то, что всех их американцы снабдили отличной радиосвязью — максимум полчаса, в крайнем случае — минут сорок. Двадцать минут на то, чтобы убедиться, что в нашем "рено", у Гази, никаких недозволенных вложений нет, ещё двадцать — на то, чтобы огласить "стоп-приказ" для всего приграничья. Наш бензовоз за это время пройдет в направлении Дахука километров тридцать — самое большое. Значит?

Туфан кивнул.

— Понимаю. Есть опасность, что бензовоз твоего друга задержат. Наши ракеты отберут. И наша работа будет зря!

— Совершенно верно. Именно поэтому сейчас, когда подъедет Гази, вы с ним, если не будет погони, в темпе вальса снимаете номера, ставите заряды — и живо назад, в Закхо. А я остаюсь возле машины в засаде — и, когда появятся те, кто захочет вскрыть нашу машину, я устрою им славную встречу. Час, самое меньшее, у них уйдет на то, чтобы….в общем, на перестрелку, а потом ещё где-то полчаса — на поиски контрабанды среди горящих обломков нашего грузовика. Итого минимум полтора часа. За это время Хаджеф перегрузит ракеты из бензовоза моего товарища и отправится на юг. Дело можно будет считать сделанным…

Туфан ничего не ответил, молча кивнул и, развернувшись на месте, направился к багажнику своего "рено". Одиссей облегченно вздохнул — кажется, доводы рассудка всё же оказались сильнее настырного упрямства этого сына гор. Сейчас господин Сарыгюль соберется, а когда подъедет фура — живенько газанёт с места будущего побоища. Хорошо хоть, он понял, что ему здесь…

Твою мать!

Туфан захлопнул крышку багажника — и в руках у него оказался израильский "узи" с двумя запасными магазинами!

— Я остаюсь с тобой.

Одиссей кивнул и обреченно вздохнул.

— Хорошо. — Что-то в тоне Туфана ему подсказало, что спорить с ним в данной ситуации — совершенно бесполезно. — Оставайся. Хотя это не твоя война.

Сарыгюль покачал головой.

— Теперь — моя.

— Тебя могут убить.

— Так же, как и тебя.

— И даже наверняка убьют.

— Как и тебя.

Одиссей помолчал несколько минут, прислушиваясь к нарастающему рокоту нескольких моторов — и, протянув курду руку, сказал:

— Спасибо, брат.

Туфан пожал протянутую руку, и, кивнув на север, бросил:

— Похоже, Гази не один.

Одиссей молча кивнул, взял в руки автомат, перекинул через плечо хурджун — и, осмотревшись, направился к показавшейся ему наиболее удачной позиции среди груд камней метрах в сорока от дороги. Курд последовал за ним.

Они залегли за гранитными валунами, приготовили к бою оружие — и, когда из-за поворота в полукилометре от них показался отчаянно маневрирующий "рено", сопровождаемый тремя непрерывно гудящими потёртыми седанами неразличимых от старости марок, из окон которых по пояс высовывались какие-то особо нетерпеливые пассажиры, угрожая водителю автоматами — Одиссей улыбнулся и сказал, обращаясь к своему напарнику:

— А всё же славное завершение жизни мужчины — смерть в бою!

Туфан оглянулся, улыбнулся Одиссею в ответ как-то по-мальчишечьи широко и бесстрашно, подмигнул — и бросил:

— Смерти нет!

— Какой этаж? — глухо спросил у Левченко генерал.

— Второй. Пешком?

Калюжный молча кивнул.

Они вошли в подъезд, не спеша, поднялись на второй этаж, и подполковник, немного поколебавшись, нажал кнопку звонка. Калюжный, обернувшись к своему спутнику, критически его осмотрел, покачал головой и сказал вполголоса:

— Китель застегни. И ордена поправь, что это они у тебя криво висят, как у штатского босяка… — Генерал вздохнул, и, помолчав минуту, проронил: — Ты уж её как-нибудь всё же попробуй подготовить, что ли…. Хотя… — И, отрицательно качнув головой, махнул рукой.

Левченко промолчал — в квартире, в которую они позвонили, послышались шаги.

Дверь открылась, и перед двумя мужчинами предстала молодая женщина в простеньком, но весьма изящно сидящем на ней шелковом халатике, вытирающая руки о передник. Узнав в одном из гостей подполковника Левченко, она, было, улыбнулась… но, увидев выражение лиц посетителей, мгновенно стала серьезной, в глазах вспыхнула тревога.

— Здравствуйте, Дмитрий Евгеньевич…. Здравствуйте, товарищ генерал…. Проходите. — Последние слова дались ей с видимым трудом.

Левченко с Калюжным вошли в прихожую, прикрыли входную дверь — и подполковник, откашлявшись, проронил вполголоса, стараясь не встретиться взглядом с хозяйкой дома:

— Мужайся, Герда…

В прихожей мгновенно повисла напряженно-горестная тишина. Женщина посерела лицом, на её висках выступили маленькие капли пота, и её руки, только что теребившие завязки халата — безжизненно упали вниз.