Будет ли дальше в фильме эта сцена подростковой ненависти? А та сцена, когда он, обнаружив пропажу денег, буквально уничтожает мать своим презрением? Придется ли ему еще раз лезть в карман за платком?

Наверняка придется, и не однажды. Слезы – не самое худшее. Гораздо хуже – омерзение. Которое Игорь испытал, уловив в своем отце сходство с собой – тем собой, каким был на бракоразводном процессе. Глумился над материальными притязаниями Инны, поливал грязью их предшествующую семейную жизнь – а для чего, спрашивается, все это? Только для того, чтобы прикрыть этой дымовой завесой настоящую причину распада брака. Как-никак, он изменял жене – и знал, что это его вина, которую невозможно простить. Точно так же, как сознавал свою вину его отец, на которого Игорь, оказывается, безумно похож.

Почему-то у него ни на секунду не возникло сомнения в достоверности происходящего. Можно было предположить, что ловкач Генрих намеренно построил сцену так, чтобы выжать из клиента слезу, с бессовестной театральностью, без опоры на реальные факты. Но все было достоверно – чересчур, запредельно достоверно. Игорь узнавал не только предметы обстановки комнаты, где провел первые годы своей жизни, но и характерные особенности внешности и поведения своей матери. Удивительно: как удалось с такой долей совпадения подобрать актрису? А ведь Генрих не видел ни одной ее фотографии!

Если раньше Игорь жалел, зачем он доверил ключик от своей памяти швейцарскому психоаналитику, то теперь у него мелькнула мысль, что психоанализ тут ни при чем. Так же, как и память. Казалось, Генрих Иванович забрался в иные, вышележащие области. «Мне сверху видно все, ты так и знай», – пропел бы Игорь, если бы ситуация оставляла хоть небольшой зазор, куда способно втиснуться веселье.

* * *

В этот ненастный зимний день Мише позвонили утром из журнала, где он иногда печатался, и попросили приехать за гонораром.

– Только обязательно сегодня, – прочирикал в трубку писклявый голос, который мог принадлежать и самой толстой бухгалтерше этой редакции. – Завтра его переведут на депонент.

Приятное известие – учитывая, что об этой статье он успел забыть. Редакция располагалась возле метро «Академическая» – там же, где и поликлиника, в которой Миша совсем недавно проходил ежегодную диспансеризацию. Пока надевал пальто в прихожей, он посмотрел на календарь: ага, прошло два дня. Анализы наверняка готовы. И хотя он не сомневался в том, что все у него в порядке, результаты анализов стоило забрать. Иначе зачем тратить деньги на диспансеризацию? Когда (тьфу-тьфу!) здоровье пошатнется (а старость обязательно когда-нибудь придет, от нее никуда не денешься), по результатам исследований можно будет проследить динамику и принять своевременные меры. Так, решено: сначала он заедет в поликлинику (она к метро ближе), а потом получит в кассе редакции гонорар.

За окном представлялась неутешительная картина: метель, заносы, гололедица… Подумав, Миша предпочел оставить машину в гараже. При такой погоде влетишь еще в аварию. Самый надежный вид транспорта в Москве – это метро. А до поликлиники и редакции на своих двоих доберется. Не так уж это далеко.

Метро, как всегда, удручало перемещением огромных толп, неуклюжей толкотней приезжих с баулами, красными потрескавшимися лицами бомжей. Но ехать до «Академической» ему недолго, по прямой, так что каких-то полчаса нетрудно и потерпеть. Зато на улице было прекрасно. Погода мягкая, всего два градуса мороза. Снег падал крупными хлопьями, точно в сказке о Снежной Королеве. Преодолевая сильными ногами, натренированными упражнениями на скейте, сугробы на тротуарах и скользкие участки, Миша чувствовал себя веселым и совсем молодым. Здоровье пульсировало в нем спокойно и сильно, точно кровь в артерии.

«Воспоминание о Сашке очистило меня, – ощущал он каждым своим нервом. – Теперь, когда я знаю, откуда взялся мой страх болезни, тем больше стану радоваться своему здоровью. Кто-то в двадцать лет ходячая развалина, а кто-то и в семьдесят бодр и весел. Главное – на сколько лет человек себя ощущает. От этого зависит, сколько он еще проживет. Причем проживет не в болезнях, не в депрессии, а испытывая полноту жизни – как после купания в ледяной воде, когда все тело горит и каждая пора открыта. Какой же я все-таки молодец, что вовремя занялся собой!»

Это ощущение свежести, покоя и здоровья было настолько всеобъемлющим, что Миша едва не прошел мимо желтого, с красным цоколем, сталинского дома, где размещалась поликлиника. И в поликлиническом холле, похожем на театральное фойе, с огромным зеркалом и белыми колоннами, он почувствовал себя неуместным. Посторонним.

Да ведь он тут и есть посторонний! Здоровый как бык. Чего там, просто анализы забрать!

Но оказалось, что на пути такого, казалось бы, простого, элементарно осуществимого желания воздвиглись неожиданные препятствия.

– Парамонов Михаил Викторович? – переспросила горбоносая дама в окне регистратуры. – Да, конечно, анализы уже готовы. Результаты вы можете получить у врача.

– Зачем мне врач? Я забежал на минуту…

– Ничего не знаю. Есть распоряжение заведующего отделением. Поднимитесь на третий этаж, триста девятнадцатый кабинет. Ефимова Элеонора Марковна.

Проклиная бюрократические проволочки, без которых не обходится ни одно наипростейшее дело в нашем отечестве, Миша оставил пальто и шарф в гардеробе и поднялся на третий этаж в металлическом, точно из фантастических фильмов о космосе, лифте. На двери триста девятнадцатого кабинета красовалась табличка «Невропатолог». Что за ерунда? К нервным субъектам журналист себя не относил. Может быть, чрезмерно дотошным и слегка мнительным – но не до такой степени, чтобы лечиться у специального врача… Наверняка просто не в тот кабинет принесли результаты анализов! Миша постучался.

– Да, войдите, – прозвучал молодой, но очень корректный и официальный женский голос.

Кабинет был обставлен в офисном стиле, безо всяких пугающих подробностей, только на стене красовалось схематическое изображение человеческого тела, спереди и сзади, разделенное на красные и синие сегменты каким-то непонятным Мише образом. Врач – женщина лет тридцати, блондинка с правильными, но незапоминающимися чертами лица, в халате с бейджиком на кармане и с эмблемой поликлиники.

– Присаживайтесь, будьте добры. На что жалуетесь?

– В том-то и дело, Элеонора Марковна, что ни на что, – широко улыбнулся Миша. – Разве что на бюрократию. Мои анализы каким-то образом попали к вам…

– Фамилия?

– Парамонов. Михаил Викторович Парамонов.

Малопримечательное лицо блондинки изменилось. Теперь оно выражало профессиональную заботливость с оттенком беспокойства. «Наверное, знает, что я известный журналист, вот и старается», – подумал Миша.

– Михаил Викторович… Вы заказали полный спектр исследований, и это было очень разумно… Знаете, пока не появились симптомы, специфическое лечение может существенно замедлить процесс…

– Ничего не понимаю, – медленно проговорил Миша, холодея от того, что, кажется, все понимает. – У меня что-то обнаружили?