— Умный, да? Думаешь, она не понимает и можно говорить что угодно? Как трусливая ящерица, что прячется под камнями, ты прячешься за ширмой своего языка? А в лицо сказать смелости нет? Вот заброшу я тебя в чужую страну, одного, посмотрю, как запрыгаешь. И дня не продержишься. Так что имей уважение к этой белой, она для ваших же людей старается.

Вскоре это усвоили все местные и в присутствии Лары старались о Пановой говорить только уважительно. Впрочем, к ней и так относились неплохо, она не была матерью Терезой и плохо разбиралась в местных обычаях, но к африканцам относилась без пренебрежения, всегда с готовностью помогала, и видно было, что старалась ради дела, хоть и без пламенного фанатизма миссионеров. Это как раз и делало ее в глазах местного персонала нормальным человеком — они не любили фанатизма, за фанатизмом всегда крылось что-то смутное, странное, Панова же казалась им вполне вменяемой, человеком, с которым можно договориться.

Другое дело — Лара. Лара хоть и была африканкой и выросла в глубинке Гвинеи-Бисау, все же казалась им темной лошадкой. Она двигалась, как они, разговаривала на английском со странным акцентом, возможно, перенятым от той общины, в которой выросла, она имела африканское тело, но не совсем африканскую душу. Она не сближалась ни с кем, вела независимый образ жизни, в делах общины не принимала участия, то есть вела себя как иностранка, хотя по рождению таковой не являлась. Племена Западной Африки тесно переплетались между собой, и государственные границы, обозначенные когда-то колонизаторами, не играли для них большой роли. О докторе Виере никто ничего не знал, кроме тех крупиц информации, что она запускала время от времени в любопытные уши. Было известно, что ее вырастили в школе миссионеров на островах Биссагос, что в архипелаге Бижагос. Острова эти были маленькими, с малочисленным населением, а потому встретить людей тех племен было большой редкостью. Доктор Виера практически ничего не знала о фермерстве и мало любила работу на земле. Зато что касается школы, преподавания — здесь она показывала весьма глубокие познания, не характерные для врача. Она иногда встречалась с директором местной школы Маракунды, но была недовольна его работой. Закончилось тем, что она организовала воскресную школу для девочек, поговорила с каждой из мамаш, чтобы отпускали дочек на пару часов под навес недалеко от клиники, и учила их там всяким премудростям типа основ математики, английского, читала разные истории. Нашла себе и помощницу — одну из местных молодых учительниц, которая прониклась ее идеей и получала небольшую доплату из кармана Лары. В итоге через месяц доктор Виера могла спокойно перекладывать на нее основную часть обязанностей и была очень довольна, что идея получила поддержку деревни.

Это было нетипично для западноафриканской женщины, такие среди местного населения хоть и встречались, но очень редко, их считали белыми воронами. Типичная западноафриканская женщина либо торговала на рынке, либо занималась огородом, домом и растила детей. Женщин-врачей практически не было. Глава деревни, алкалу Саджо, поначалу с подозрением отнесся к воскресной школе Лары, несколько раз посылал туда «разведчиков» послушать, чему учат девочек, рассказать ему. Не найдя ничего криминального и противоречащего устоям их племени, он успокоился. К тому же Лара всегда безотказно ходила по домам, если вызывали, и лечила всех, кому требовалась медицинская помощь, но кто не хотел идти в больницу.

Таким образом она завоевала положение уважаемого врача, но все же оставалась для них чужачкой. Ее приглашали на все мероприятия, но никто не решился присесть рядом с ней и завести разговор просто ни о чем — слишком недоступной казалась она для обыденных сплетен. Ее советов слушались, но откровенничать опасались.

С прибытием мадам Ольги жители с удивлением заметили, что Лара относится к ней иначе, чем к другим. В чем именно было дело, никто не понял, но, признав их особые отношения, местные решили не встревать и просто соблюдали правила гостеприимства.

Ольга не стала продолжать спор. Конечно, в чем-то Лара была права. Но не это заботило ее. Разговор вновь навел на мысли о Денисе. Интересно, что сказала бы Лара, узнав историю с Динарой? Наверняка съязвила бы что-нибудь о мужских инстинктах и чрезмерной принципиальности Ольги. Сама Лара никогда не заводила разговор о своих отношениях с мужчинами, словно их вовсе не было в ее жизни. Ольгу так и подмывало затронуть эту тему, но она не решалась. Зато сама то и дело думала о Денисе. Чем он сейчас занимается? Что решил делать с Динарой и ребенком? Он не писал ей, а спросить о его судьбе было не у кого. Раны Ольга немного зализала, если можно было так выразиться, но полностью не излечилась. Вернее, совершенно не излечилась. Родионов по-прежнему занимал все ее существо, хотя с оценками она осторожничала даже перед самой собой. И радовалась, что далеко от него. Что расстояние помогает ей быть сильной. Смешно даже, как она цеплялась за эти слова — быть сильной. Что значило быть сильной? Убежать за тридевять земель в поисках независимости? Это быть сильной? Отвернуться от любимого, не простив ему ошибки, это быть сильной? Ничего не добиться в карьере, зато радостно согласиться на сомнительную сделку, смысл которой ей до сих пор был неясен, тоже проявление силы? Не говоря уж о матери. Но эта тема — табу. О ней Ольга не желала даже внутренних споров.

Лара пила пиво и наблюдала за игрой мимики на лице Ольги.

— Не хочешь набрать ракушек? — спросила она беззаботным тоном.

— Что?

Ольга с трудом отвлеклась от своих мыслей.

— Пошли к берегу. Отлив, на берегу должно быть много ракушек.

Ракушки были страстью Лары, это Панова заметила еще с первого визита к ней домой. Повсюду были расставлены аппликации из ракушек разного цвета и величины, она собирала их в огромные стеклянные вазы, так что раковины виднелись сквозь прозрачное стекло, создавая затейливую мозаику форм и оттенков. Ольге ракушки нравились, но никогда до такой степени, чтобы заполнять ими весь дом. Впрочем, у Лары при боязни глубины тем не менее была страсть ко всему, что связано было с водой. Изображения рек и водопадов, фотографии бушующего моря, морские раковины, кусочки кораллов и даже высушенные водоросли. Всего этого добра в ее обители было очень много. Объясняла она свое хобби просто — нравится. Ни с чем не связывала, разве что с жизнью на острове. Тоска по детству? По чему-то несбывшемуся, далекому? Она также любила сидеть у реки, даже больше, чем у моря. Река завораживала ее. Иногда Лара звала с собой Ольгу, чаще ходила одна. Когда Пановой доводилось быть рядом с ней в эти минуты, она поражалась, как менялось лицо Лары, смягчалось, расслаблялось, становилось трогательным и нежным. Так бывает, когда взрослая уже девушка прижимается к груди обожаемой матери и вновь превращается в ребенка.

— Смотри, — говорила Лара с безмятежной улыбкой, — эта река сегодня в хорошем настроении. Она играет на порогах, плещется у берегов, журчит и сверкает легкой рябью. Когда река хмурая, она совсем другая. Тогда она резко выбрасывает брызги воды на берега и засасывает в свои воронки все плывущее по ней. Но сегодня с ней можно делать что угодно. Сегодня она полна позитивной энергии. Я обожаю реку. Иногда мне кажется, что я могу в ней раствориться. У тебя такого не бывает? Странно. А у меня очень часто. Словно, если я поплыву по реке, я сольюсь с ней и стану такой же… такой же свободной. Ведь нет ничего свободнее воды, правда? А в речной воде есть какая-то загадка. И каждый день разная.