– Давай поедим? Я приготовила тебе завтрак.

– Давай…

Митя с некоторым сомнением пошел за ней на большую террасу, куда Алина, увидев, что они приехали, уже вынесла чайник, чашки, еду – и Элины рулетики, и свои ватрушки, и вчерашние шаньги, и конфеты, и большую вазочку с несъедобными ягодами, которые выращиваются в оранжерее, красивыми, крупными, неестественно яркими… Алина с интересом взглядывала на Митю, даже хохотнула, чтобы привлечь внимание, совершенно безо всякого повода. Закрыла рот рукой, повела плечами. Митя доброжелательно улыбнулся ей:

– Здравствуйте!

После чего Алина стала носить по одному предмету: принесла салфетницу, ушла, принесла длинную ложку для зачерпывания варенья, крутанулась на плотных ножках, ушла, принесла зубочистки, потом по второй подушечке на стулья…

– Садись. – Эля кивнула на белый резной стульчик. – Не поскользнись на подушечках, ненавижу их, шелковые, как в купеческом доме.

– Да? – Митя удивленно поднял подушку. – Правда… Чудно как… Столько ненужных предметов… Можно я без подушек сяду?

Эля засмеялась и кивнула:

– Да хоть на пол. Сама не люблю этой вычурности.

– А кто это покупает?

– Никто. Притекает как-то. Родителям вообще все равно, у них нет времени наслаждаться всем богатством, которое они заработали. Потому что они не ради денег работают.

– А ради чего?

– Для удовольствия, я думаю. Для азарта. Не знаю. Может, у них есть еще какие-то высшие цели, я не знаю. Знаешь, какой ребенок самый одинокий?

– Какой?

– В полной счастливой семье. Где родители обожают друг друга.

– Не знаю… – покачал головой Митя. – Думаю, все же самые одинокие дети живут не дома и не в полной счастливой семье.

– С жиру, да?

– В смысле? – не понял Митя.

– С жиру бешусь, да? Я тоже сама так думаю. У меня просто все слишком хорошо. Нечего хотеть, все дано. Ладно. Вот… – Эля пододвинул к Мите корзинку с рулетиками. – Это я готовила, остальное можешь не есть.

– А остальное кто готовил?

– Алина.

– А она кто?

– Кухарка.

– Слово какое…

– А как бы ты сказал? Наш домашний повар? Попробуй вот это.

Митя осторожно взял рулетик.

– Вы часто так едите? – спросил он, оглядывая стол.

– Как?

– Ну… как в Новый год.

Эля засмеялась.

– Как родители едят, я не знаю, я их редко вижу. Приносятся – уносятся. Едят на бегу. А я стараюсь не обжираться, потому что танцевать тяжело, да и некрасиво, когда коровы на сцене – у нас есть парочка таких. И в классе все стали жиреть не по дням, а по часам, ты сам знаешь, у ваших такая же проблема. Кто-то в мире голодает, а кто-то обжирается и пухнет как на дрожжах.

Митя слушал Элю вполуха и смотрел на нее. Чуть-чуть убрать волосы, самой чуть передвинуться влево, чтобы голова попадала между ровной лаконичной балясиной, подпирающей крышу веранды, и кустом, пышно растущим прямо у крыльца. Зелень у него еще совсем молодая, светло-зеленая, листики резные, изящные. И вот так рисовать. Можно даже с этой чашкой в руке – белая чашка с матовым бледно-лиловым тюльпаном, низкая, широковатая, в Элиных изящных пальцах, кольцо с зеленым камушком не нужно, кольцо снять, можно браслет – тонкий, из тусклого золота, чтобы обвивал руку… И кусочек резного белого стульчика чтобы был виден из-за спины, самую малость. Небо идеальное – редко такое бывает в июне, лазурно-синее, это небо середины лета, когда верится, что осени не будет никогда, а зима была так давно, что кажется сном… И написать ее так, чтобы не очень четко все было, чуть как в грезе, в дымке, чтобы проступало лицо, как лик…

– Мить, Мить, вкусно? Ничего не говоришь…

Митя с удивлением посмотрел на свое пустое блюдце.

– Да… А что это было?

– Мое фирменное блюдо, моя бабушка так готовила.

– Здорово… Ну что, пошли репетировать?

– Предлагаю прогуляться.

– Прогуляться? – Митя вытаращил на нее глаза, как будто она предложила ему что-то совсем необычное. – Ты что? Я же не отдыхать приехал. Нет, нет, у нас и так мало времени. И мне надо засветло вернуться.

– Сейчас поздно темнеет, Митя.

– Батя сказал – до девяти чтобы был дома.

– Ты всегда точно выполняешь его приказы?

– Батя мне ничего не приказывает, – очень просто объяснил Митя. – Он говорит, значит, так мне нужно. Он мне всю жизнь посвятил, понимаешь?

Эля кивнула, хотя это было совершенно непонятно. Ведь Митя говорил, что его отец – талантливый скульптор. Но она решила с расспросами пока не лезть.

Они пошли к ней в комнату на второй этаж.

– Какая лестница! – покачал головой Митя. – Я в кино только такую видел. В американском фильме.

И больше ничего не рассматривал и ничего не сказал.

– Показать тебе дом? – все-таки спросила Элька.

– Потом, – пожал плечами Митя. – После репетиции. У вас в доме есть какие-то старинные вещи?

– Нет. Почему?

– А что ты хочешь показывать?

Эля растерялась.

– Ну просто… наш дом…

– Хорошо, потом.

В Элиной комнате Митя взял себе стул, сел спиной к окну, чтобы не отвлекаться на небо, на деревья, виднеющиеся во дворе. Красивый двор, красивый дом, красивая Эля. Почему только настроение качается, то радостно, то внезапно становится грустно и тревожно, и все как-то неловко, неудобно…

– Начинаем, Эля. – Митя заиграл вступление. – Ну, что ты? Пропустила такт.

– Мить… Подожди… Я хотела сказать… у нас песня очень неэмоциональная получается.

– Я плохо играю?

– Нет, но…

– Ты хорошо поешь.

– Да. Просто… мы как-то не вместе играем.

– Я не слышу, что мы расходимся. Давай репетировать.

– Давай, но гонять бесполезно. Мы должны услышать друг друга.

– Я слушаю, как ты поешь.

– Да, но ты играешь о своем.

– Я же играю за погибшего моряка, правильно?

– Конечно. А почему тогда ты играешь так тихонько, грустно?

– А что мне, веселиться, оттого что я погиб? И ты теперь с другим. То есть не ты, а та девушка…

– Почему с другим? – рассмеялась Эля. Все-таки мальчики – совсем иные. Где он это услышал в песне? Об этом ни слова… – Ну какой другой, если я сажусь в лодку, еду в океан искать любимого, пою о своем одиночестве…

– Неужели ты будешь одна? – искренне удивился Митя. – Такая… – Он осекся.