Ласточкин почесал бровь.

– Выстрелишь в меня – я тебе голову оторву, – сказал он просто. – Стрелять будешь в воздух, а остальное я изображу сам.

– Почему бы нам просто не арестовать его? – сказала я в сердцах.

– Да потому, что это ничего нам не даст, – ответил капитан. – Запомни, Лиза: страх и жадность два волоска, на которых держится все человечество. Подключи одно из этих чувств, грамотно разыграй его – и ты сможешь вылепить из гражданина все, что хочешь. – Он поднялся со скамейки. – Ладно, хватит болтать. Ты – направо, я – прямо, и будь готова.

Я сделала, как он велел, потому что ничего другого мне не оставалось. Как оказалось, разделились мы весьма вовремя, потому что буквально через минуту из подъезда выскочил тот, за кем мы охотились. Он бросил взгляд вправо, влево и, втянув голову в плечи, быстро двинулся прочь. В руке он держал небольшую сумку.

Он нырнул под арку, и я бегом бросилась туда. Уже издали я увидела, что высокая фигура Ласточкина преградила старику дорогу. Подбегая, я слышала слова моего напарника:

– А, вот и тот дедуля, который любит красивые колечки. Меня послали кое-что тебе передать…

Но, даже не дослушав его, ювелир сунул руку в сумку и извлек из нее пистолет.

Забыв о своей роли, забыв обо всем на свете, кроме того, что там Ласточкин и он стоит безоружный перед этим сукиным сыном, я выхватила оружие и заорала:

– Ни с места, Барсов! Полиция!

В следующее мгновение грянул выстрел.

Ласточкин, согнувшись надвое, повалился на асфальт. В полном остолбенении я смотрела на него. У меня в голове не укладывалось то, что только что произошло на моих глазах, но стоило ювелиру обернуть ко мне свое мерзкое лицо, как меня захлестнула волна ярости. Я выстрелила и, очевидно, ранила его в руку, потому что Барсов взвыл и выпустил пистолет. Клянусь, я выстрелила бы и второй раз – уже в безоружного, – но тут до меня долетел отчаянный крик Ласточкина:

– Нет! Не стрелять! Лиза, не стрелять!

Ювелир уже мчался прочь, не разбирая дороги. Я кинулась к Ласточкину, который скорчился на асфальте, – боже мой, он лежал совсем как… Как Михаил Кликушин.

– Паша! – только и смогла промолвить я.

– Ничего-ничего, – сказал он, выдавив из себя улыбку. – Бывает и хуже, Лиза, ты мне поверь!

Я обернулась и поглядела на ювелира, который с необыкновенной скоростью уносился от нас прочь. Но, как оказалось, никому не дано убежать от своей судьбы.

Грязно-белая обшарпанная иномарка, до того мирно стоявшая у обочины, резко рванула с места и поравнялась с Барсовым. Из салона высунулось курносое дуло автомата.

– А-а-а! – закричала я, бросаясь на землю.

Трах-тах-тах-тах!

Короткая очередь разорвала тишину, и вороны, мирно дремавшие на седых тополях, взвились с недовольным карканьем. Ювелир споткнулся, взмахнул руками, выронив сумку, и полетел на асфальт.

– Стреляй! – дико закричал Ласточкин. – Стреляй, Лиза, не дай им уйти!

Рукоятка скользила в моей влажной от пота руке, но я все же прицелилась и сделала пару выстрелов. Машина вильнула в сторону, визгнув шинами, и, набрав скорость, скрылась за поворотом. Ласточкин в волнении приподнялся на асфальте.

– Лиза, ты запомнила номер? Черт!

Я поднялась и махнула рукой.

– Плевать на номер! Машина наверняка краденая. Как ты, Паша?

– Царапнуло, – сказал он с виноватой улыбкой.

Выражение его лица мне не нравилось – он бледнел на глазах. Я отвернула его куртку. Правая сторона груди была в крови.

– Боже мой, Паша! Я же говорила, что твой план никуда не годится! Господи, но ведь надо перевязать, остановить кровь, вызвать «Скорую»…

Ласточкин, лежа на асфальте, тяжело дышал.

– Лиза, у меня сотовый в кармане, вытащи его и дай мне… Я сам вызову «Скорую» и наших. А ты пойди посмотри, что с ним. – Он взглядом указал на распростертого в полусотне метров от нас ювелира.

– Да чтоб он сдох! – выкрикнула я в ярости.

– Лиза, это важно… – Он беспокойно задвигался. – Очень важно, поверь! Дай мне телефон и иди к нему.

Я вручила ему сотовый и, покрепче стиснув пистолет, зашагала к ювелиру. Какая-то женщина, взвизгнув, шарахнулась от меня и прижалась спиной к стене.

– Без паники, – сказала я, – полиция.

С первого же взгляда я поняла, что Барсов умирает. Автоматная очередь прошила его насквозь. Его очки, разбитые, лежали рядом с ним, и он бессмысленно открывал и закрывал глаза. Пистолет валялся возле его руки. Я ногой отодвинула его подальше и присела на корточки рядом с умирающим.

– Барсов, – сказала я, – я из полиции. – Он закрыл глаза, но через мгновение снова открыл их. – Кольцо, Барсов, – сказала я настойчиво. – Скажите нам, кто дал вам кольцо. Это ведь они убили вас, верно?

Нижняя губа ювелира задрожала. Из его рта ползли струйки крови и стекали по щеке и подбородку. Он сделал усилие, пытаясь заговорить. Преодолев себя, я наклонилась к нему поближе.

– Кто дал вам кольцо с надписью, Барсов? Скажите мне.

Он улыбнулся, и при виде этой улыбки у меня в горле возник ком, хотя я ненавидела этого человека, как никого на свете.

– Славная, – сказал он мне и умер.

Потом была «Скорая», срочная операция и переливание крови – и врач, вытащивший пулю, сказал мне с невольным уважением в голосе: «Везунчик». Была больница с грязно-серыми стенами, и вопросы, которые задавали и Зарубин, и Тихомиров, и Морозов, которым мне не хотелось отвечать. Когда Ласточкин пришел в себя после операции и врач заверил меня, что теперь раненый вне опасности, я чуть не расплакалась. Но первые слова, которые произнес мой напарник, были:

– Щипач. Найти.

Я встрепенулась. В самом деле, я совсем забыла про этого маленького человечка, Рыжикова.

– Хорошо, – сказала я. – Я отыщу его, раз ты этого хочешь. Взять его под охрану?

Ласточкин утвердительно кивнул и закрыл глаза.

– И по-прежнему никому ничего не говорить, – уточнила я.

Не открывая глаз, капитан кивнул.

– Паш, – решилась я, – я тебя очень люблю. Ты только не умирай, ладно?

– Постараюсь, – ответил он с подобием улыбки и легонько сжал мою руку. – Я все помню.

– Что ты помнишь? – растерялась я.

– То, что ты мне сказала. Когда я лежал на асфальте.

Тут я растерялась еще больше. Понимаете, когда Пашу ранили, я думала, что он умрет. Отбросив церемонии, я сто раз, если не больше, сказала ему, как я его люблю и как хочу быть с ним. Это было, конечно, глупо, потому что, когда человек ранен, надо думать о том, как бы получше его перевязать, а не вести себя, как героиня идиотской мелодрамы. Я почувствовала, что неудержимо краснею.