Тот факт, что основные события повествования разворачиваются в Ньюгейтской тюрьме, лишний раз подтверждает, насколько важное место она занимала в сознании британцев XVIII века. Ее знал каждый – если не по виду и запаху, то уж точно из-за ее репутации. Название Ньюгейтской тюрьмы стало нарицательным и обозначало любое место заключения, а «ньюгейтская птаха» (Newgate bird) – любого уголовника. Здание, пусть и в разных ипостасях, простояло на одном месте шестьсот лет и было перестроено лишь в 1770 году. К тому времени оно вдохновило авторов на создание стольких стихов и пьес, сколькими не могло похвастаться ни одно другое здание в Англии. Все персонажи «Оперы нищего» вращаются вокруг тюрьмы, словно это их черное солнце. Неудивительно, ведь самые известные личности Лондона XVIII века прочно ассоциировались с этим местом.

Так, например, персонаж отца Полли, Пичем, списан с Джонатана Уайльда. Это был скупщик краденого и знаменитый «охотник на воров», который имел обыкновение сдавать властям ненужных, неумелых или покалеченных членов своей банды за символическую плату 40 фунтов. Он организовывал кражи, а затем размещал объявления об украденных вещах в газетах, получая, таким образом, вознаграждение за собственное преступление. Такая практика была довольно распространенной в то время, однако Уайльд стал в ней настоящим виртуозом. Его повесили в 1725 году, однако его слава была так велика, что спустя восемнадцать лет Генри Филдинг написал его предполагаемую биографию под названием «История жизни покойного Джонатана Уайльда Великого» (The Life of Mr Jonathan Wild the Great). Уайльд был хитрым и жестоким, а время пошлым и безжалостным. Его фамилия – Уайльд (англ. wild – «дикий») – в полной мере отражала его характер. Сам Филдинг отзывался о Лондоне XVIII века как о диком месте, сравнивая его с «бескрайним лесом, в котором вор мог укрыться так же надежно, как дикий зверь в пустынях Аравии или Африки».

Главный герой или, скорее, антигерой оперы по имени Макхит – пройдоха и бандит. Это была, пожалуй, одна из самых распространенных профессий в XVIII веке. И хотя Гей изображает Макхита жалким существом, полностью зависимым от бутылки, сам по себе образ разбойника и проходимца зачастую ассоциировался с рыцарем-авантюристом, джентльменом с большой дороги и даже человеком слова и чести. Своих жертв он выбирал среди тех, на кого указывали хозяева гостиниц или бармены – «на кого стоит посмотреть» или с кем «стоит поговорить».

В дневнике Хорас Уолпол вспоминал, как однажды «всадник в черном» остановил почтовую карету, в которой писатель ехал с некоей леди Браун. Разбойник потребовал у дамы кошелек, успокоив ее при этом: «Не бойтесь. Я не причиню вам вреда. – И добавил: – Даю слово, что я вас не трону». Получив желаемое, грабитель перед тем, как ускакать прочь, сказал: «Премного благодарен. Спокойной ночи». Пожалуй, так выглядело типичное ограбление XVIII века, хотя нарушителей закона все равно ждала виселица. Гей приложил руку к тому, чтобы обелить репутацию воров и проституток. Один из современников как-то заметил: «Грабители и продажные женщины нашего городка – это отнюдь не романтические фигуры, однако поэт придал этим мужчинам живость и благообразие, а женщинам – красоту и привлекательность. Кроме того, он напустил такой флер романтики и сентиментальности, что даже Ньюгейт стал похож на лучший курорт со всеми удовольствиями». Однако лишь звон монет и шелест купюр могли доставить истинную радость.

Это был мир денег, ценных бумаг, экономических пузырей, золотых слитков и банкнот, впервые выпущенных Банком Англии в 1694 году. Гею легко давался язык торговли и финансов, специальных пояснений не требовалось. Поэт без труда вводил его в повествование, отвечая духу времени. Слова «предприятие», «счет», «процентная ставка», «доход», «долг» и «кредит» нередко упоминались в самых разных контекстах, однако своим появлением в пьесе они обязаны надувшемуся экономическому пузырю. Это был мир алчности и наживы. Культура тогдашнего общества позволяла купить или продать человека так же просто, как тарелку. Причиной всему служила корысть. Она словно гигантский ключ открывала огромные ворота самой Ньюгейтской тюрьмы. Даже слово «честь» оказалось лишено всякого смысла, когда карманники называли друг друга «людьми чести».

Кто же были эти истинные джентльмены эпохи? Локита, к примеру, называли «премьер-министром Ньюгейтской тюрьмы», а о Джонатане Уайльде Филдинг писал, что «тот имел все задатки стать великим». Вот они – подлинные правители Лондона и его окрестностей, добившиеся куда больших успехов, чем обитатели Вестминстера, номинально числившиеся хозяевами положения.

Когда Пичем перечисляет имена членов своей банды, среди них появляется «Робин Хапуга, он же Образина, он же Грубиян Боб, он же Чирей, он же Боб Рвач»[108]. С тех пор Уолпола часто называли «Бобом Рвачом» или «Грубияном Бобом». Первый министр присутствовал на премьере и с завидным хладнокровием аплодировал этим отсылкам к собственной персоне, и даже вызывал актеров на бис. Однако эти аллюзии могли трактоваться и в более широком смысле. Как говорил Локит:

Итальянская опера была относительно новым веянием. Первая постановка на лондонской сцене состоялась в 1705 году. Музыкальные спектакли и балладные оперы существовали еще со времен мираклей и мистерий Средневековья. Герои произведений Шекспира начинают петь при любом удобном случае, а пьесу «Буря» вообще можно назвать английской оперой. Однако итальянский оперный стиль с неизменными речитативами и ариями, маскарадными декорациями и невероятными сюжетами, певцами-кастратами и примадоннами захватил умы англичан XVIII века. В «Опере нищего» Гей высмеивает традиционные счастливые развязки, а также присущий этим произведениям мелодраматизм, однако, по всей видимости, нарочитая избыточность ему по душе. Моралисты и критики-современники (порой между ними не было явных различий) вынесли приговор итальянской опере, назвав ее безнравственной, безжизненной и излишне сентиментальной. Гей в корне не согласен с ними и охотно заимствует из опер неизменное напряжение и веселье.

Когда сопрано двух соперничавших певиц сталкивались на подмостках Оперного театра на улице Хеймаркет, поклонники каждой из актрис вносили свою лепту, издавая звуки, которые один очевидец описал так: «Кошачье мяуканье, завывания, шипение и прочие оскорбительные выражения чувств», в результате «вечер заканчивался одним общим шумным дебошем». Именно одну из таких сцен Гей воспроизвел в своей опере, когда разъяренные Люси Локит и Полли Пичем выясняли отношения в порыве ревности.

В качестве музыкальной основы для оперы Гей брал куплеты и баллады, которые напевали повсюду; некоторые песенки не имели автора и считались народными, другие заимствованы из модных опер и популярных песен. Их могла напевать прачка или насвистывать привратник. Мелодии постоянно витали в воздухе – только лови.