Тем не менее Георг II прожил в Англии достаточно долго, чтобы обзавестись полезными связями и знакомствами с самыми могущественными и влиятельными людьми государства, и, казалось, с самого начала решил править по-своему, иначе, чем его отец. Потенциальные перемены поначалу вселяли надежду в представителей партии тори, которых при Георге I систематически отлучали от власти. Они хлынули ко двору. Однако порой даже самые благие намерения рушатся по вине непредвиденных обстоятельств. Могущественные силы, выступавшие против тори, закрыли перед ними все двери. Дело в том, что их подозревали в пособничестве якобитам. Кроме того, тори выступали против войны на континенте, в которой участвовала Ганноверская династия, а значит, и в этом вопросе им не следовало доверять в полной мере.

Новоиспеченный король едва ли отличался величественной наружностью. Он был очень невысокого роста и, чтобы подчеркнуть немногочисленные положительные черты своей внешности, носил парики и высокие каблуки. Придворные льстецы отмечали, что у монарха были ярко-голубые глаза и благородный римский профиль; враги же видели в нем исключительно слабость интеллекта и характера. Он был скован в манерах, при этом отличался крайним упрямством и вздорным нравом. Поговаривали, что его министрам приходилось «выносить… столько сквернословия, сколько ни один джентльмен не потерпел бы от другого». Его речи неизменно сводились к хвастовству, насмешкам и угрозам. Один из разговоров короля с супругой записал вице-камергер[102] королевского двора Джон Херви: «Королева не сказала и половины из того, что имела сказать, как король перебил ее, заявив, что отчего-то ей нравится говорить о подобной ерунде и вещах, в которых она ничего не смыслит… что она вечно спрашивает какого-нибудь глупца, что ей делать; и только глупцу придет в голову спрашивать совета глупца».

Как и у любого монарха, у Георга II было обостренное чувство собственного величия, но на своих пэров он не производил особого впечатления. На карикатурах того времени короля нередко изображали с ногой, занесенной для пинка; он частенько бил слуг и бывал резким и даже грубым по отношению к обычным посетителям. Впрочем, его упрямство имело скорее внешний, нежели внутренний характер. Придворный Джордж Бабб Додингтон, 1-й барон Мелкомб, писал в дневнике, что король «мог брызгать слюной и устраивать шум, однако стоило объяснить ему, что предложение было в его интересах», как он соглашался и повиновался. Может, и не по природе, но по долгу службы он был прагматиком.

Георг II понимал, что английские подданные вряд ли будут боготворить и обожать монарха Ганноверской династии, поэтому стремился проявлять осторожность и не подчеркивать нарочито свой статус. Он одевался строго, в полной мере следуя этикету, держался надменно, даже слишком. Ему нравился показной и пышный королевский мир. Король знал, что подданных не так легко обмануть, поэтому не претендовал на обладание полубожественными способностями, не излечивал золотуху наложением рук и пресекал любые попытки создания культа монарха, не желая позировать для парадных портретов или скульптур, призванных увековечить его политический образ.

На самом деле Георг II любил своих подданных не больше, чем они его. По воспоминаниям лорда Херви, король любил поговорить о недостатках и сумасбродствах англичан: «Ни один повар-англичанин или даже француз не может накрыть приличный ужин; ни один английский кондитер не может приготовить сносный десерт; ни один английский актер не умеет играть; ни один английский кучер не способен умело править экипажем, а английский жокей – скакать на лошади, а сами английские лошади не приспособлены возить экипажи и негодны для верховой езды; ни один англичанин не знает, как правильно войти в зал, а английские дамы лишены вкуса и не умеют одеваться…» Разумеется, пальма первенства в любом деле неизменно принадлежала немецким соотечественникам короля. Столь неприкрытый фаворитизм провоцировал серьезные проблемы. Министры опасались, что Георг II может изменить внешнеполитический курс страны, поставив интересы Ганноверской династии превыше всего и забыв об интересах своего народа. Что общего, к примеру, могло быть между Вестминстером и Россией или Швецией, кроме торговли древесиной? Во время правления отца Георгу запрещалось бывать в Ганновере, однако после восшествия на престол он часто и подолгу проводил там время среди своих подданных. Георг II был Вельфом[103], представителем одной из древнейших династий в Европе, и имел более широкий взгляд на все происходившее на континенте, нежели его министры.

К своим обязанностям король относился с особой педантичностью. Он был не из тех монархов, которые, увлекшись охотой, забывают обо всех заботах государства. Георг II внимательно читал все, что ему приносили, и тратил на те или иные вопросы строго отведенное время в течение дня. Даже дела сердечные были четко регламентированы. Свою фаворитку Генриетту Говард он навещал ровно в семь часов вечера. Если он приходил чуть раньше, то ходил взад-вперед у входа в ее покои, отсчитывая время по часам в ожидании волнительного момента.

Уолпол, казалось, быстро раскусил нового короля. В беседе с Херви он заявил, что «его величество полагает, будто ему предстоит немало дел, которые ему позволят довести до конца, ведь поначалу с ним никто не спорит. Он думает, будто он дьявольски упрям и никому никогда не удастся подчинить его волю или заставить изменить мнение; однако на деле он не выражает ни воли, ни мнения, даже в тех случаях, когда, по моему разумению, это было бы необходимо». Уолпол подводит итог: «Он, невзирая на всю свою храбрость, самый трусливый из политиков, когда-либо носивших корону, который больше, чем кто бы то ни было, боится ее потерять». Премьер-министр дает дельный совет: «Если вы производите впечатление человека, способного ему что-то дать, у вас есть все шансы быть услышанным».

Итак, Уолполу приходилось не только искусно режиссировать события на дворцовой сцене, но и заниматься декорированием подмостков. Система сдержек и противовесов казалась все еще не вполне однозначной, поэтому премьер-министру следовало осторожно ступать на зыбкую почву. Разумеется, в самом Вестминстере, а также в различных правительственных учреждениях, которые впоследствии прозвали коридорами власти, могущество Уолпола было огромно. Его власть над людьми и полномочия в парламенте оставались безграничными. Всю переднюю скамью в палате общин занимали его ставленники, и он знал, как тронуть «тайные струны» человеческой души, напомнив о преданности в обмен на продвижение по службе или ненавязчивое повышение жалованья. Он обещал Георгу тихую жизнь – о большем монарх не мог и мечтать. «Посудите сами, сэр Роберт, – скорее всего, сказал ему однажды Георг, – то, что упрощает жизнь мне, идет на пользу и вам». Они были обречены стать лучшими друзьями.