Новый коммерциализированный мир, безусловно, влиял и на другие сферы. Сэр Джон Хокинс, друг Сэмюэла Джонсона и историк музыки, писал: «Дух роскоши свирепствует здесь с куда большей силой, чем раньше… сверхвостребованными товарами стали предметы роскоши, декоративные тарелки, игрушки, парфюмерия, дамские шляпки, эстампы и музыка». Сам Джонсон был не вполне согласен с мнением своего друга, поскольку, как и многие другие внимательные обозреватели XVIII века, полагал, что благодаря возросшему спросу на товары люксового сегмента повышался и уровень занятости трудолюбивых бедняков. «Правда в том, – говорил он, – что роскошь приносит и много хорошего». И действительно, излишества и роскошества вроде венецианских зеркал, турецких ковров, японских ширм, фламандских кружев, китайских ваз и итальянских статуэток словно жизненными соками питали торговлю.

Любопытно, что скромная чашка или чайник чая, впервые прибывшего в Англию в середине XVII века, вызвали целую бурю протестов из-за депрессивного и угнетающего действия напитка на потребителя. Многие сочли чай опасным, коварным и сильнодействующим отваром. Ни о какой питательности и пользе и речи не было. Считалось, что чай расстраивал нервы и мешал здоровому сну.

Впрочем, к 1717 году зеленый чай стал самым распространенным напитком в стране. Его употребляли представители всех классов, а любая попытка запретить его была обречена на провал. В среднем ежегодный импорт чая в 1690-х годах составлял 20 000 фунтов (ок. 10 тонн); к 1760 году этот показатель достиг 5 миллионов фунтов (ок. 2300 тонн). Потребление сахара, который использовали, чтобы подсластить горький травяной отвар, за сто лет увеличилось в 15 раз. Социальные издержки явления, которое фактически представляло собой эксплуатацию колониальных народов, мы еще обсудим в следующей главе. За каждой ложкой сахара стоял тяжелейший труд раба. Аболиционистка[93] и социальная активистка конца XVIII века Элизабет Хейрик писала: «Может быть, законодатели нашей страны и подносят к нашим губам сахарный тростник, обагренный кровью наших собратьев; однако они не могут заставить нас принять это мерзкое зелье». Ирония, правда, заключается в том, что благодаря ежедневному употреблению сладкого чая английские рабочие могли исправно получать приличную зарплату.

Путь к роскоши и моде неизменно пролегал через Этрурию[94]. Полноправным хозяином тех мест был, разумеется, Джозайя Веджвуд, торговец, который ярче, чем кто бы то ни было, олицетворял культуру торговли при Ганноверах. Он родился летом 1730 года в Бёрслеме, графство Стаффордшир, – самом сердце гончарного дела страны, и вскоре местное ремесло стало для него источником вдохновения. Веджвуд оказался настоящим самородком. О его детстве известно мало, однако очевидно, что в довольно юном возрасте он взялся за исследования. Он стал экспериментировать с глазурью и цветами, одновременно осваивая промышленный дизайн, родоначальником которого считается. Веджвуд твердо вознамерился создать лучший кремовый фарфор в мире. «Я увидел, что поле для деятельности огромно, – писал он, – а почва столь благодатна, что сполна воздаст по заслугам тому, кто усердно и терпеливо ее возделывает».

С самого начала Веджвуд понимал, что свое ремесло ему следует ориентировать на растущий «средний класс, который, писал он деловому партнеру Томасу Бентли в 1772 году, как мы знаем, по численности намного, если не сказать бесконечно, превосходит сильных мира сего». Эти слова можно считать манифестом нового общества потребления. Керамист понимал первостепенную роль моды в таком предприятии. «Мода, – писал он, – опережает добродетель во многих смыслах». Его слова не в последнюю очередь обусловлены головокружительным успехом фаянса теплого кремового оттенка, вытеснившего фарфор и получившего впоследствии название «королевский фаянс». И вновь Веджвуд писал Бентли: «Поразительно, как быстро он распространился по всему земному шару и как он полюбился всем и каждому». Однако затем он задает коллеге вопрос: «В какой мере мы обязаны признанием и успехом тому, как этот продукт был представлен, а в какой мере – его истинной пользе и красоте?» Это уместный вопрос, однако ответа на него как не было, так и нет.

Впрочем, то, «как продукт был представлен» широкому кругу потребителей, было для Веджвуда и его помощников вопросом первостепенной важности. Он использовал такие методы, как элегантное оформление витрин и повсеместная реклама; он первым начал издавать каталоги и размещать на изделиях фабричные марки, чтобы его продукцию легче было узнать. Если на некоторые виды керамики можно было нанести имя заказчика – тем лучше. Веджвуд открыл большой магазин в Лондоне и выставочные площадки, где с товаром обращались так, словно это были экспонаты музея или галереи. Когда он открыл новый магазин-салон на углу Сент-Мартинс-Лейн и Грейт-Ньюпорт-стрит, то сделал все, чтобы новый адрес напечатали в газете St James Chronicle, которую, как правило, читали «модники или театралы, не пропускавшие ни одной новой постановки».

Веджвуд нанял коммивояжеров и озаботился тем, чтобы поставлять свою продукцию королевским и знатным семьям по всей Европе. Он мечтал стать «главным создателем ваз во Вселенной» – и стал им. И коль скоро мы называем Веджвуда одним из основателей коммерциализированного общества, то, без сомнения, он заслужил звание основоположника нового индустриального общества. Немало посетителей приходило на его фабрику посмотреть на то, как сотрудники соблюдали жесткую дисциплину и выполняли те или иные рабочие операции с особой скрупулезностью и аккуратностью, отчего с конвейера выходили хорошие чашки и миски. На самом деле фабрика представляла собой три больших цеха длиной 150 ярдов (137 м), тянувшихся вдоль канала Гранд-Транк. Там же находилось несколько внутренних двориков и башни, где располагались печи для обжига и сушильни. Заморский конкурент Веджвуда художник по фарфору Луи-Виктор Жерверо описывал фабрику как «огромное сооружение, чуть ли не маленький город… чудо организации». Мы еще встретим немало подобных описаний английских фабрик, когда подробно поговорим о промышленной революции. Предприятие Веджвуда предназначалось для массового производства изделий на конвейере впервые в истории гончарной промышленности.

Веджвуд разделил процесс производства керамики на два этапа: шликерное литье[95] и печать методом перевода изображения. На каждом этапе уникальные специалисты работали в унисон. Веджвуд преследовал цель «создать из людей такие машины, которые бы не ошибались»; только так можно было добиться стабильного и бесперебойного производства. Все это напоминало скорее «1984» Джорджа Оруэлла, нежели 1769 год. Веджвуд нетерпимо относился к любому производственному браку. Он носил ножной протез после перенесенной в детстве болезни и, по словам очевидцев, мог вдребезги разбить любое керамическое изделие о свою деревянную ногу, если оно было ненадлежащего качества. По его указанию в 5:45 утра звучал фабричный колокол. Веджвуд ввел правило отмечать время прихода на работу, что впоследствии стало распространенной практикой на многих фабриках и заводах.