Фюрер остается один, но рядом таится смерть – неукротимая стихия, непобедимый противник. «Я боюсь». – «Чего, волчонок?» – «Того жирного голландца, что пытался расцеловать меня у всех на виду на берлинской Олимпиаде». – «Какой же ты у меня глупышка». – «А еще предателей, гестапо, рака желудка». – «Иди сюда, детка, я тебя поглажу, и колика пройдет, вот увидишь. Ты просто выпил слишком много горячего шоколада». – «И яда, яда боюсь». – «Но есть же я, со мной ты можешь ничего не бояться. Я пробую твою пищу, как это делала мама, капавшая себе на запястье молока из бутылочки, мама, кормившая тебя с ложечки; а если каша оказывалась слишком горячей, она дула на нее, чтобы та остыла, и всегда пробовала еду на вкус, прежде чем дать ее тебе. Я здесь, волчонок. Ты знаешь, что я предана тебе, и можешь чувствовать себя бессмертным».

29

Мы разложили полотенца на траве. Озеро, слегка подернутое рябью, было теплым – в самый раз для купания, так что Урсула с Матиасом уже почти полчаса не вылезали из воды. Хайке дремала, лежа на боку. Улла уселась по-турецки на банке вытащенной на берег лодки и загорала, время от времени поправляя спадающие лямки купальника. Ну а Лени сразу же окунулась и с тех пор безостановочно загребала взад-вперед, словно собиралась поставить мировой рекорд.

Я читала одолженный у Марии роман, изредка поглядывая на детей Хайке, и вдруг краем глаза заметила неподалеку странный предмет. Приглядевшись, я узнала грубо сколоченный крест: одна палка воткнута в землю, другая прибита поперек, сверху нахлобучена проржавевшая каска.

Когда ты погиб, солдат, на какой войне? И главное, здесь ли? А может, родители, жена или сестра решили отметить крестом уютное место на берегу озера просто потому, что их сын, муж или брат любил плавать на нем с друзьями?

Грегор тоже заслужил поминальный крест в каком-нибудь симпатичном местечке. Вот только у меня теперь не было права его ставить.

– Мама! – Пронзительный вопль Урсулы заставил меня обернуться, Хайке тоже мигом проснулась. – Мама, Матиас заплыл слишком далеко! Он тонет!

Я бросилась к берегу, Хайке за мной.

– Что же я плавать-то не научилась, дура? – причитала она. – Спаси его, прошу тебя!

Вбежав в воду, я попытался докричаться до Лени, но та была слишком далеко и не слышала. Плавала она куда лучше меня, гораздо техничнее, а я двигалась как черепаха и быстро устала. И где же, в конце концов, Улла?

Один гребок, другой…

– Не трать силы! – кричала сыну Хайке; ей вторил тоненький голосок Урсулы.

Я плыла так быстро, как только могла, видя лишь голову Матиаса, которая исчезала и вновь появлялась на поверхности: он барахтался вслепую, уже успев нахлебаться воды. И почему мне вечно больше всех надо? Куда подевалась эта бестолковая Лени? А Улла – с кем она флиртовала так, что ничего вокруг не видела? Я совсем запыхалась, Матиас был еще далеко. Дайте вздохнуть, хотя бы секундочку, одну короткую секундочку, и я поплыву дальше… Голова мальчишки снова ушла под воду, теперь надолго. Я из последних сил рванулась вперед, но не успела продвинуться и на пару метров, как увидела мужчину, быстро плывущего к тому же месту. Он нырнул и вскоре показался снова, с ребенком на плечах. Через несколько минут Матиас уже был на берегу. Когда я подплыла, он еще булькал, пытаясь отдышаться, но уже порозовел.

– И зачем тебя туда понесло? – вопила Хайке. – Сколько раз говорила: от берега ни на шаг!

– Я хотел поплавать с Лени…

– Совсем рехнулся!

– Брось, успокойся уже, все хорошо, что хорошо кончается, – вмешалась Улла.

Два парня, стоявшие рядом с ней со скрещенными на груди руками, молчали и не вмешивались: должно быть, один из них и вытащил Матиаса.

– Спасибо, что успели меня опередить, – устало выдохнула я. – Совсем из сил выбилась.

– Не за что, – улыбнулся тот, что повыше, и добавил, обернувшись к Матиасу: – Если хочешь, научу тебя плавать как следует, а не просто воду мутить. Но только, чур, пока не научишься, никаких дальних заплывов.

Мальчишка кивнул и поднялся, как будто слова парня придали ему сил.

– Я Хайнер, – сказал тот, протягивая руку. Матиас в ответ подал свою.

– Эрнст. А ты молодец, сержант, – ухмыльнулся другой, похлопав Хайнера по плечу.

Оба служили в пехоте. Хайнер страстно любил кино и даже на фронте повсюду таскал с собой камеру, заодно исполняя обязанности штатного киномеханика.

– Сегодняшнее киноискусство – это прежде всего документальные фильмы, – разглагольствовал он, устроившись на полотенце Хайке; мы вчетвером (включая Лени, которая после долгого пребывания в воде совсем перестала понимать, где она и что с ней) уместились на другом. – Вот закончится война, пойду в режиссеры.

В отличие от него, Эрнст с детства мечтал служить в люфтваффе и уже в начальной школе конструировал собственные самолеты, но из-за врожденных проблем со зрением вынужден был довольствоваться пехотой.

Вместе они открыли неподалеку от Вольфсшанце что-то вроде кинозала – проще говоря, армейскую палатку, где крутили разрешенные к показу фильмы: по большей части всякую ерунду. Но иногда среди этого мусора, объяснял Эрнст, попадались настоящие жемчужины. Не отрывая взгляда от бледного тела Лени, едва прикрытого черным купальником, он добавил:

– Будет мило, если вы заскочите к нам посмотреть кино.

Улла тут же принялась перечислять известные фильмы, в основном с участием Сары Леандер:

– А «К новым берегам» у вас есть? А «Родина»? Это мой любимый!

Мы сошлись на том, что обязательно продолжим общение, – в основном из-за Лени, без малейших возражений принимавшей ухаживания Эрнста. Думаю, она даже не задавалась вопросом, нравится ли он ей, а просто подчинялась его желаниям, словно выполняла работу, от которой не могла отказаться. Лени вообще была образцовой жертвой и, не будь она так труслива, стала бы лучшей пробовальщицей из всех нас.

Впрочем, разве я вела себя с Циглером иначе?

По утрам мне часто казалось, будто Герта меня в чем-то подозревает, а Йозеф помалкивает, скрывая разочарование. Эсэсовцы в Краузендорфе обыскивали меня все более рьяно, и я понимала, что виновата в этом сама: их провоцировало мое тело, тело шлюхи. В столовой Эльфрида тоже не сводила с меня глаз, совсем как в тот день, когда я надела шахматное платье (боже, как давно я не доставала его из шкафа!), пока не поняла, что я неплохо умею скрывать свои чувства. А может, все никак не могла поверить в мою невиновность.

После обеда я часто заскакивала в сарай, ища следы пребывания Альберта. Ходить туда не было никакого повода, но я надеялась, что Герта не заметит: несмотря на жару, она каждый день пекла свежий хлеб. Йозеф в это время обычно был в замке и ухаживал за садом, где Мария играла с Йоргом и Михаэлем, когда ими не занималась гувернантка.

Я открывала тяжелую старую дверь, и от сухости сразу начинало щипать в носу. Этот запах для меня навсегда будет связан с Циглером, я смогу распознать его среди тысяч других, даже если он окажется очень слабым, едва уловимым. Не знаю, как еще описать любовь.