Хорошо, мы приедем, — после минутногоколебания ответила молодая девушка.

Благодарю вас! — сказал Иван Федорович спрояснившимся лицом. — Я пришлю за вами экипаж в пять часов. Мы по-семейномупообедаем, а потом я покажу вам свои владения. Остальные соберутся к семичасам.

Никогда еще у Виолеты не было так тяжело насердце, как в то время, когда резвые лошади быстро мчали ее на Крестовскийостров.

Молодая девушка боялась, сама не зная чего, амежду тем, к этому смутному страху примешивалось нетерпеливое желание увидеть,наконец, как живет любимый человек.

Дача, где Ксения Алексадровна провела тяжелыегоды своего первого замужества, наружно мало изменилась. Она была только занововыкрашена, а старый дощатый забор заменен изящной бронзовой решеткой.

Внутри же, наоборот, все было заново отделанои убрано мебелью в стиле Людовика XVI. Дача, действительно, представлялапрелестное, уютное гнездышко.

Иван Федорович встретил дам на крыльце итотчас же стал показывать им дом и сад, забавляясь наивным восхищением Виолеты,которой решительно все нравилось. Бывший же будуар Ксении, обтянутый шелковойматерией, усеянной незабудками и розами с его чудной мебелью, прекраснымизеркалами и жардиньерками с редкими цветами, положительно привел ее в восторг.

От вас зависит стать в этом доме госпожой иповелительницей, — прошептал Иван Федорович, устремляя страстный взгляд всмущенные глаза молодой девушки.

Та сильно покраснела, но ничего не ответила.

Обед прошел очень весело. Иван Федоровичпревосходил самого себя в любезности и усиленно угощал Аглаю прекрасным вином,забавляясь все возраставшим оживлением старой актрисы и беспокойством, какоевозбуждали в Виолете ее речи, становившиеся все смелее. Минутами молодойдевушкой снова овладевало смутное беспокойство, мучившее ее с утра. Кроме того,сильная страсть Ивана Федоровича, которой он в этот день даже не скрывал, дотакой степени смущала ее, что она была очень рада, когда наконец, приехалиостальные приглашенные.

Тотчас же завязался оживленный разговор. Гостипели, декламировали и танцевали под звуки аккордеона. Ужин был сервирован тожев саду, так как вечер был чудный и теплый, как в середине лета.

Во время ужина общая веселость стала выходитьиз границ. Друзья Ивана Федоровича пили много, и их дамы не отставали от них.Речи становились смелее, лица все более и более разгорались, а между тем,шампанское продолжало литься рекой, и гости беспрерывно следовали один задругим. Виолета, поддаваясь общим убеждениям, пила всего понемногу. Послетретье го бокала, который ее заставили выпить в ответ на тост за ее здоровье, унее закружилась голова, щеки разгорелись и глаза лихорадочно заблестели.

В первый раз в жизни она смело отвечала насвободные фразы, обращенные к ней, позволила Ивану Федоровичу поцеловать себя,когда ой предложил ей выпить на «ты», и смеялась, как безумная над госпожойЛеклерк, которая совершенно опьянела и была действительно смешна.

При всеобщем оживлении, никто не заметил,

что небо заволоклось черными тучами и чтолегкий, освежающий ветерок сменился зловещей тишиной.

Вдруг яркая молния прорезала темное небо,прогремел гром, и по саду пронесся страшный порыв ветра.

Старые деревья со свистом согнулись, аскатерть вместе с посудой снесло на землю.

Женщины вскрикнули от страха и, пошатываясь,бросились к дому, за ними следовали мужчины, еще менее твердо державшиеся наногах, за исключением Ивана Федоровича, который пил сравнительно умеренно инаходился только в возбужденном состоянии.

Пока последний приказывал лакеям внести частьвещей и увести Аглаю, которая отбивалась и не хотела входить в дом, несмотря наначинавшийся ливень, гости разместились по диванам гостиной и будуара и черезнесколько минут их всхрапывание доказало, что вино окончательно победило их.

Не спала одна Виолета; голова у нее былатяжела, в ушах шумело, а ноги ее до такой степени подкашивались, что ИванФедорович должен был поддерживать ее. Кроме того, она боялась грозы, котораявсе усиливалась. Как испуганная птичка, забилась она в угол будуара, и дажекрики и ругательства Аглаи, которую тащили в столовую, не могли вывести ее изоцепенения.

Как только окна и двери были закрыты, ИванФедорович подошел к молодой девушке и тихо заставил ее встать.

— Пойдем, Виолета! Я дам тебе выпитьсельтерской воды, это освежит тебя, — сказал он, обнимая ее за талию и уводя вспальню, дверь которой запер за собой на ключ.

Виолета не заметила этого; она послушноследовала за ним. Когда новый удар грома потряс дом, она боязливо прижалась кИвану Федоровичу и пробормотала:

Я боюсь!

Боишься, когда я с тобой? Полно! Успокойся,маленькая безумица! Пусть там гремит гроза; зато посмотри, как здесь всеспокойно, и полно любви, — прибавил он, усаживая Виолету на низкий и мягкийдиван.

Это была та же самая комната, где некогдаспали новобрачные, где родилась несчастная Ольга и где Ксения Александровнаборолась со смертью и проливала потоки слез после похищения ее ребенка. Но всеэти воспоминания не имели никакой цены в глазах эгоистичного вивера, непризнававшего другого закона, кроме своей фантазии, другой цели, кроменаслаждения.

Отягченная вином и тяжелым ароматом роз ирезеды, которым была насыщена комната, Виолета прислонилась головой к плечуИвана Федоровича. Она в каком-то забытьи слушала его страстные слова и непротивилась уже больше горячим поцелуям, которыми он осыпал ее.

Опьяненная, с трепещущим сердцем, слушала онаискусительные слова, позабыв про бушующую бурю. А между тем, казалось, всяприрода была в возмущении; ветер с ревом и свистом гнул и ломал деревья, адождь, смешанный с градом, громко стучал в стекла.

Виолета,дорогая моя, скажи мне, что ты менялюбишь! — вскричал Иван Федорович, прижимая к себе молодую девушку.

Движимая последним проблеском рассудка,Виолета пыталась оттолкнуть его и пробормотала:

Оставь меня!

Но встретив пылающий взгляд, полный гнева иупрека, она внезапно ослабела и, обвив руками шею Ивана Федоровича, прошепталапрерывающимся голосом:

— Да, да! Я люблю тебя!.

В эту минуту яркая молния, проскользнув в щельмежду портьерами, осветила комнату бледно-зеленым светом, в котором потонулрозовый свет лампы, и страшный громовой удар потряс дом до самого основания,так что зазвенели окна и даже флаконы на туалете.

Виолета вскрикнула от ужаса, думая, что молнияударила в самый дом, но Иван Федорович был глух и слеп ко всему. Удовлетворениеот одержанной, наконец, победы, наполняло все его существо. Грубая, животная страсть,бушевавшая в нем, заглушала все другие чувства.