“Когда я начал получать деньги за писательство, я стал покупать спортивные машины и участвовать в гонках, – рассказывал Хань, пока мы пробирались через пробки. – Другие гонщики сначала смотрели на меня свысока, они думали: ты писатель; ты должен врезаться в стены”. Почти десять лет писатель параллельно делал карьеру гонщика – и довольно успешную: Хань показал впечатляющие результаты на автодроме, выступая за шанхайскую команду “Фольксваген”, и на внедорожном ралли – за “Субару”. Мир щедрых спонсоров и обливания шампанским был вызывающе непохож на писательскую жизнь. По большей части читатели не интересовались автогонками, но двойная карьера породила звезду. Хань теперь был на обложках модных журналов, а независимые сайты – Han Han Digest, “Даньвэй”,ChinaGeeks – переводили и толковали его изречения. Однажды он начал телеинтервью так: “Если вы говорите по-китайски, то знаете, кто я такой”. И он был не так уж далек от истины.

Хань оказался единственным критиком правительства, имеющим корпоративных спонсоров, и способным рекламщиком, знающим слабости бобо. Сеть недорогих магазинов одежды Vancl поместила его лицо на плакаты: “Я – это Vancl” а “Джонни Уокер” сопроводил фотографию Ханя надписью: “Мечтать – значит реализовывать любую пришедшую на ум идею”. Именем Ханя назвали уникальные швейцарские часы “Юбло”, предназначенные для продажи на благотворительном аукционе; на них по-английски было написано “За свободу”.

Направляясь к деревне Тинлинь, где вырос Хань, мы постепенно съезжали на дороги поуже, пока не достигли ручья, через который вел бетонный мост всего на несколько сантиметров шире микроавтобуса. Сунь, сидевший за рулем, запротестовал. Хань в ответ объявил полушутливо: “Мост – это испытание!” Мы миновали его без потерь. “В этом месте у меня часто случаются неприятности”, – объяснил Хань.

Ошеломляюще богатый Шанхай, расширяясь, поглощал фермы и фабрики. Туман висел над пустыми полями. Мы подъехали к двухэтажному кирпичному дому с узким участком земли. Дедушка и бабушка Ханя – невысокие, в стеганой хлопковой одежде – неспешно вышли поприветствовать нас. Золотистый ретривер обезумел от счастья. Мы миновали гостиную, где было сыро и холодно, и вышли во дворик. Хань улыбнулся и сказал, что нужно лезть в окно, чтобы добраться до его части дома: “Инженерный просчет! Мы забыли сделать дверь с этой стороны”.

Внутри было логово мечты деревенского подростка: раздолбанный мотоцикл Yamaha у одной стены, циклопических размеров телевизор – на другой. Второй гигантский экран был дополнен штурвалом и педалями для гоночных видеоигр. Посреди комнаты стоял бильярд. Хань разбил пирамиду. Он находился в постоянном движении и, чтобы обозначить свое полное и исключительное внимание, положил оба своих телефона дисплеями вниз, хотя те протестующе жужжали и блеяли. Я сделал удар за бильярдным столом, но во второй раз промахнулся. Хань закатил остальные шары.

Трансформация родного поселения сильно повлияла на мнение Ханя о Китае. Он показал на индустриальные здания вдали – какое-то химическое производство, из-за которого, по словам Ханя, теперь в ручье стало невозможно ловить раков. В блоге Хань писал:

Мой дед может определить день недели по цвету воды. Вонь повсюду. В Управлении по защите окружающей среды говорят, что качество воды нормальное, но река переполнена мертвой рыбой… В местах, где я вырос, хотели построить и крупнейший в Азии промышленный порт, и крупнейший в Азии сад скульптур, и крупнейший в Азии центр торговли электронными товарами. Но все, что пока удалось – тысячи акров свалки.

Ханя нередко называют символом китайской молодежи, и это не всегда комплимент. Он из поколениябалин хоу, “поколения после 80-х годов” – первого после смерти Мао и начала политики “одна семья – один ребенок”. Хань и его ровесники во многом напоминают американских бэби-бумеров: поколение, повзрослевшее в эпоху радикальных перемен, разделивших отцов и детей и превративших последних (в зависимости от точки зрения) в людей либо самостоятельных, либо развращенных.

В блоге Хань убеждал работающих не радоваться новостям, кричащим о национальном процветании, поскольку их собственный “низкооплачиваемый труд прибавляет еще один винтик в ‘Роллс-ройс’ босса”. После того, как сорокасемилетняя женщина совершила самосожжение, чтобы остановить строителей, пытающихся снести ее дом, Хань написал: “Если вы не обратили себя в пепел… если все члены вашей семьи живы, это уже считается счастьем”.

Мы вышли на улицу, и я заметил, что он недооценивает плюсы самого успешного периода китайской истории. Хань посмотрел на меня с сомнением:

Мы много путешествуем во время ралли – их часто проводят на грунтовых трассах в небольших бедных городах. Молодежь не волнуют ни литература, ни искусство, ни кино, ни свобода, ни демократия, но я знаю, что им нужно. Справедливость. А то, что они видят вокруг, справедливым назвать нельзя.

Хань вспомнил недавно увиденный репортаж о семнадцатилетнем рабочем-мигранте, которому, чтобы добраться домой, пришлось простоять в тамбуре поезда шестьдесят два часа. Такого рода мученичество китайские газеты ставили в пример. Хань считал иначе: “Парню пригодились бы подгузники для взрослых!” Молодых китайцев, писал он, все сильнее эксплуатируют. Хань так сформулировал условия пакта, навязанного его поколению: “Работай круглый год, проводи целый день в очередях, покупай билеты за полную цену, носи подгузники и стой всю дорогу до дома – вот это благородство!”

Когда Хань пишет, он спит до полудня и работает – быстро и в одиночестве – в предрассветные часы. Он женился на Лили Цзинь, школьной подруге, которая стала его ассистенткой и хранителем. “Хань Хань легко доверяет людям, он почти наивен, – объяснила она. – В прошлом его обманывали издатели, и он терял деньги”. Когда у них появилась дочь, желтая пресса рассказывала об этом как о прибавлении в королевской семье: “Хань Хань стал отцом. Он объявил о рождении дочери”.

Хань с гордостью называет себя “деревенским парнем”. В отличие от других известных критиков правительства, у него почти нет связей с Западом. Он бывал в Европе, но не в Америке, и почти не интересуется западной литературой. Он давно воспринимает свой “бунтарский” образ с иронией. “Будь я бунтарем, я не водил бы Ауди’ или БМВ”, – говорит Хань. Живет тихо: не курит, мало пьет и вовсе не интересуется ночными клубами.

Родители Ханя работали на государство. Мать, Чжоу Цяожун, выдавала пособия в собесе, а отец, Хань Жэнь-цзюнь, когда-то мечтал стать писателем, но застрял в местной газетке и отказался от мыслей о карьере: “Ему не нравилась такая жизнь. Приходилось каждый день пить, да еще и целовать начальству задницу”. Еще до того, как родители узнали, будет у них мальчик или девочка, родители решили назвать ребенка Хань Хань – это забытый литературный псевдоним отца. Когда Хань-младший получил признание, их положение осложнилось. Сын пообещал помогать, и они оставили службу.

Когда-то отец ставил книги на нижние полки, где сын мог их достать, а официальную литературу держал наверху.

Чем больше Хань читал, тем сильнейшую разницу он обнаруживал между учебником и правдой: