Я не верю, что тот, кто любит литературу, может любить и Мао Цзэдуна. Эти вещи несовместимы. Даже оставив в стороне политику (сколько дурного он сделал, скольких уморил голодом, скольких убил), одно мы знаем точно – Мао был врагом писателей.

В старшей школе № 2 Сунцзяна Хань писал редко, но когда ему было шестнадцать лет, шанхайский журнал объявил молодежный литературный конкурс “Новая идея”. Прежде Хань участвовал в конкурсах: “Обычно предлагают написать о хорошем поступке – например, вы перевели бабушку через дорогу или вернули владельцу потерянный кошелек. Неважно, что этот кошелек вы, скорее всего, оставите себе”. “Новая идея” должна была отличаться от других конкурсов, и тема последнего раунда была абстрактной: судья уронил листок бумаги в пустой стакан. Это и было темой: “У меня появились какие-то смутные соображения о том, как бумага, падающая на дно стакана, рассказывает о твоей жизни… Полная хрень”. Хань занял первое место.

А потом он остался в школе на второй год. Поняв, что провалится снова, Хань отчислился, и это заставило его отчаянно пытаться опубликовать рукопись, “чтобы чего-то достичь… Я сказал одноклассникам и учителям, что я хороший писатель, что я смогу зарабатывать этим, но меня сочли сумасшедшим”. Еще лет двадцать назад Ханя затравили бы, однако времена изменились. Его “Тройная дверь” задела молодежь за живое не только потому, что это была честная критика системы образования. По словам Шанхайского писателя Чэнь Цуня, Хань олицетворяет их “право выбрать идола”.

Издатель Лу Цзиньбо считал, что поклонники Ханя ценят его по одной причине – в его жизни и книгах они видят непривычную правду

Китайская культура вынуждает говорить то, что мы не думаем. Если я скажу: “Пожалуйста, приходите ко мне сегодня на обед”, я не рассчитываю, что вы придете. Вы ответите: “Это очень мило, но у меня другие планы”. Так общалась и власть с народом – через газеты, и обычные люди между собой. Китайцы понимают, что не совпадает то, что ты говоришь, и то, что ты думаешь. Хань другой. Он не заботится о чувствах других и говорит то, что думает, или не говорит ничего… Если Хань говорит: “Это – правда”, десять миллионов его фанатов скажут: “Это – правда”. Если он говорит: “Это – ложь”, то это ложь.

Подлинность или даже ее имитация в Китае стала цениться очень высоко. За пять лет, прошедших после того, как Гун Хайянь столкнулась с лжехолостяками, фальсификация проникла во все сферы жизни. В 2008 году производитель молока “Саньлу” обнаружил, что крестьяне добавляют в корм скоту меламин, чтобы повысить уровень протеина. Однако компания не отозвала вредоносную продукцию, а убедила местные власти запретить СМИ сообщать об этом. К тому времени, как Минздрав предупредил общество, триста тысяч младенцев заболело, шесть погибло. Родители, которые могли позволить себе путешествовать, начали покупать детскую смесь в Гонконге, и город установил лимит – не более двух банок в руки.

В интеллектуальной среде о Хане разные мнения. Гонконгский писатель и телеведущий Лён Маньтхоу восхищенно заявил, что у Ханя задатки “нового Лу Синя”. Художник Ай Вэйвэй зашел еще дальше, заявив журналистам, что Хань ‘‘влиятельнее Лу Синя, потому что его слова доходят до большего числа людей”. Другие не принимают это сравнение. Когда я спросил о Хане исследовательницу литературы и СМИ из Колумбийского университета Лидию X. Лю, она сказала: “Хань – просто отражение людей, которые его любят. Как может отражение их изменить? Это невозможно… Первое, что вы видите в его блоге, не записи, а реклама ‘Субару’”.

Но способность быть зеркалом, возможно, и есть самая сильная сторона Ханя. Пока смелые китайские интеллектуалы и диссиденты пытались быть не такими, как все, Хань позволял поклонникам соотносить себя с ним настолько, чтобы его принципы казались им близкими. В его биографии были маленькие победы и поражения, поводы для целеустремленности и цинизма, – и это давало Ханю силу. После событий на площади Тяньаньмэнь молодежь сторонилась политики не только потому, что улучшились условия жизни, но и потому, что альтернативой стали страх и безнадежность. Хань не изменил отношение молодежи к политике, он стал влиятельным защитником прелестей скептицизма.

Несмотря на конфликты с “рассерженной молодежью”, у Ханя было нечто общее с Тан Цзе: оба искали способ заявить о своем разочаровании и выразить собственное понимание Китая. Они видели себя по разные стороны баррикад культурной войны, но были похожи. И оба действовали через интернет, в отличие от активистов, в свое время вышедших на Тяньаньмэнь. Хань и Тан выросли в эпоху процветания и надежд, и, несмотря на разногласия, ни один из них не мог отказаться от желания быть услышанным.

Когда Хань перерос свой блог, он начал издавать журнал “Дучантуань”, “Хор солистов”. Издатель, опасаясь политики, заставил Ханя выкинуть из первого номера половину материалов, но кое-что интересное там осталось. Самая остроумная рубрика называлась: “Все спрашивают у всех” – пародия на то, как в Китае скрывают информацию. Читатели придумывали вопросы, и редакторы пытались найти ответы, какими бы сложными те ни были. Через десять часов после выхода журнал стал в “Амазон Чайна” товаром номер один. В книжных магазинах для него выделили специальные стенды. Цензоры занервничали. Пару дней спустя мой телефон зажужжал. Указание шанхайского Отдела редакторам гласило:

Все, что касается Ханя (кроме его участия в гонках), освещать не следует.

Хань подготовил второй номер в декабре 2010 года, но издателю велели прекратить выпуск. Тираж отправился в печь. “Люди забеспокоились, – рассказывал мне Хань в полупустом теперь офисе. – Может быть, они подумали: “Ага, ты начинал печататься в наших журналах. А теперь сам пытаешься получить контроль?’” Он задумывался над тем, что именно это закрытие означает для китайской культуры. “Мы не можем до бесконечности выезжать на пандах и чае, – сказал он. – Что еще у нас есть? Шелк? Великая стена? Не это – Китай”.

“Тайм”, в 2010 году составляя рейтинг самых влиятельных персон, включил Ханя в число кандидатов. Китайские власти заблокировали в поисковиках сочетание “Хань Хань 4-‘Тайм’”. “Жэньминь жибао” вопрошала: “Неужели ‘Тайм’ так близорук?”

Хань не чувствовал себя победителем. У него не было иллюзий:

Может быть, мои книги помогают людям выпустить пар. Но, помимо этого, какой в них толк? В Китае влиянием обладают власть имущие, те, кто может заставить дождь пролиться, те, кто определяет, будешь ты жить или умрешь… Вот это действительно влиятельные люди… Остальные – просто марионетки в свете софитов. А те владеют театром, они всегда могут опустить занавес, выключить свет, закрыть двери и спустить собак.

Эта запись в блоге получила двадцать пять тысяч комментариев, и в некоторых сквозила отчаянная решимость (“Я отдам жизнь, чтобы защитить Хань Ханя – человека храброго и достойного”, и так далее). “Тайм” опирался на голосование, и Хань вышел на второе место, уступив иранскому оппозиционеру Мир-Хосейну Мусави.

Однажды, наблюдая за выступлением Ханя на гонках, я наткнулся на группу поклонников. Среди них был Вэй Фэйжань – поджарый девятнадцатилетний парень из провинции Аньхой, который подпрыгивал от предвкушения встречи с кумиром. Вэй прочел “Тройную дверь” в десятом классе. Его вдохновила попытка Ханя издавать журнал, и теперь он с друзьями пытался сделать то же самое в городе Чанша. “Я хочу, чтобы журнал получился отличным. Я немного идеалист, – заявил он. – Мы все делаем сами, за нами не стоит компания или еще кто-то”. Для первого номера они хотели взять интервью у Ханя.