«Её любила, можно сказать, вся деревня», – говорил на процессе Реабилитации старик Жан Моро. Иногда только, рассказывает её сверстник Жан Ватрен, «я и другие смеялись над ней, когда мы играли на лугу, а она вдруг уходила от нас, чтобы поговорить с Богом». Её подруга Изабеллетта Жерарден, которая была на несколько лет старше её, рано вышла замуж и позвала Жаннетту в крёстные матери своему ребёнку, журила её за эту «дикость», старалась увлечь её за собой в забавы и танцы, но из этого ничего не выходило. Девочка со «смеющимся лицом» и с «глазами, часто полными слёз» (какой её вскоре увидал Персеваль де Буленвилье) оставалась немножко чужой. Даже муж её рано умершей старшей сестры Катрин Колен де Гре, с которым она, по-видимому, очень дружила, говорит, что иногда он её дразнил её набожностью. Она конфузилась, по словам Овиетты, когда ей говорили, что очень уж много она молится.

* * *

«Отче Наш, Ave Maria и Символу Веры научила меня моя мать; моя мать и никто другой научила меня, как нужно верить».

Изабеллетта (или Забилльетта) д’Арк была известна под прозванием «Роме»: так называли первоначально людей, ходивших в паломничество в Рим, а затем и вообще в дальние места. В силу каких обстоятельств это прозвище носила мать Жаннетты, мы не знаем (нет, во всяком случае никакого правдоподобия в том, чтобы во время Великой Схизмы кто бы то ни было ходил из Франции на богомолье именно в Рим); но что склонность к странствованиям по святым местам у неё была— это мы знаем из далее изложенного.

Религиозные настроения были сильны во всей её семье. Её брат Анри де Вутон был священником в Сермезе. К нему в Сермез перебрался и другой брат Роме, Жан, по профессии кровельщик, со своими четырьмя детьми, из которых один, Никола, постригся в цистерцианском монастыре Шеминон, в 4 километрах от Сермеза. По семейным воспоминаниям, записанным в 1476 г., между семьями в Домреми и Сермезе поддерживались родственные отношения; Жаннетта девочкой бывала в Сермезе и в дальнейшем, будучи уже «во Франции», будто бы даже выписала к себе своего двоюродного брата, монаха Никола, и сделала его своим домовым священником.

Нет ничего легче, как составлять списки грубых и примитивных суеверий, существовавших в народе. Только это никогда никого не приводило ни к чему в истории девочки, которая воочию выступает лучшим произведением всего самого высокого, что было в народной религиозности.

О том, каким бывало воспитание детей в очень крепких и очень верующих крестьянских семьях, нам рассказал крестьянский сын из соседней Шампани – Жерсон, который писал своим братьям, что их мать была для них «воплощением милосердия Божия», не больше и не меньше.

«Когда я был ребёнком, – пишет Жерсон, – бывало, что я просил фруктов; тогда родители говорили мне: проси их у Бога, Он нам даёт то, что мы просим у него со смирением. Я становился на колени и просил; передо мной сбивали фрукты с дерева и говорили мне: нужно благодарить Бога. Я благодарил».

Жаннетта будет знать всю жизнь, что «всяк дар совершён свыше есть» и что с Богом нужно «разговаривать» решительно обо всём; без этого «разговора» она вообще не будет в состоянии делать что бы то ни было.

Сохранилось письмо, написанное – точнее, продиктованное – матерью Жерсона его младшим братьям; возможно, как полагает Пине, оно стилистически правлено канцлером; но мысли, в нём выраженные, – это во всяком случае именно то, что она вложила в своих детей и прежде всего в старшего сына:

«Да будет с вами Христос, да будет Он в вашем сердце Своей благодатью… Мне легче было бы видеть вас телесно мёртвыми, чем живущими в смертном грехе… Да даст вам Спаситель силу, знание, благодать и волю Ему служить».

И канцлер Парижского университета, «странник», исколесивший Европу, «созерцатель и борец» твёрдо знал всю свою жизнь, что эта «крепкая вера» и «добрая крепкая правда» простых людей – это и есть настоящее, то, что больше всего угодно Богу. Он добавлял, что эта «добрая крепкая правда» и есть аристотелевская гнома[14]; Жаннетта этого, конечно, не предполагала, но ей и не нужно было это предполагать.

Для «простых христиан», для сверстников Жаннетты Жерсон писал по-французски своё руководство «О долге приводить маленьких детей ко Христу». Могло быть, что брат Роме, священник, читал ей или самой Жаннетте это руководство великого канцлера или отрывки из его тоже по-французски написанного «Наставления для священников», где в двух местах под пером Жерсона рождаются характернейшие формулировки, которыми в точности будет пользоваться Жаннетта.

«Подобает нам честно служить Богу, как подданным – их верховному государю», – пишет Жерсон; и Жаннетта будет повторять всю жизнь: «Бог, мой Верховный Государь». «Tres doux Jesus[15], в честь святых Твоих страстей…» – обращается Жерсон ко Христу на последних страницах того же «Наставления», и когда судьи в Руане спросят Жаннетту, какими словами она просит совета у Бога, она ответит: «Tres doux Dieu[16], в честь святых Твоих страстей…»

Но может быть, ей и не читали Жерсона, а, напротив, Жерсон в этом случае, как и в стольких других, почерпнул свои формулировки из «настоящей мудрости простых христиан», из сокровищницы народных ощущений и выражений. Как бы там ни было, то, что Жерсон излагал и объяснял для детей, – это и было то самое, чему учили Жаннетту: Отче наш, Ave Maria, Символ Веры, десять заповедей.

И плоды народной веры, не подвергшейся схоластическому извращению, получались однородные у семьи Шарлье в Жерсоне, как и у семьи д’Арк в Домреми. «За правду и за справедливость нужно бороться до конца; чтобы не потерять своей души, нужно презирать возмущение фарисеев и целиком довериться Богу»; в этой фразе Жерсона – вся программа жизни Жанны д’Арк.

В эту первую четверть XV века множество людей обуревали религиозные терзания, видения ада и панический страх перед дьяволом; их потрясала проповедь о грядущем Антихристе в духе испанского доминиканца Висенте Феррера, с танцем смерти и с процессиями самобичевалыциков. Но всё это было совершенно чуждо тому духу, который ещё веял в поместной галликанской Церкви. Жерсон никогда не был автором «Танца смерти», который ему хотели приписать. Зато он однажды написал письмо Висенте Ферреру, очень вежливое, но называвшее «дураками» толпы, бежавшие за испанским проповедником; Новый Завет, писал Жерсон, есть завет любви, и нет оснований драть себе тело «до крови».

Жанну вообще невозможно вообразить бичующей себя «до крови». Люди безумели от страха потому, что потеряли непосредственное ощущение присутствия светлых сил, которое оказалось подменённым абстрактной рационалистической схемой; у Жанны же всё отношение к Богу соткано из света, и ощущение светлого присутствия было у неё таково, что дьявола она совсем не боялась.

Эта просветлённая любовь и надежда на Бога невольно связывается с именем св. Франциска. И соблазнительно думать, что Франциск был, может быть, кровно связан с родной деревней Жаннетты: существует версия, что его мать происходила из дворянского рода Бурлемон, пришедшего в Прованс из Шампани; и именно роду Бурлемон принадлежала южная половина Домреми. Но, кажется, эта версия о полуфранцузском происхождении Франциска возникла гораздо позже, и Жаннетта вряд ли слышала о ней.