В 1425 г. блестящая победа, одержанная у стен монастыря над английским флотом, прервав ряд непрерывных поражений, ещё больше укрепила веру в то, что архангел Михаил, победитель сатаны, охраняет теперь лилии св. Людовика, вопреки решениям «людей, идущих с высоко поднятой головой, ибо весьма почитаемых за свою книжную мудрость».

Так и не овладев упрямым монастырём, англо-бургиньоны в 1428 г. подготовили наконец на главном театре военных действий решительный удар, который должен был прорвать Луарскую линию и вывести их в центральные провинции Буржского королевства. После некоторого колебания насчёт того, где прорывать – на среднем течении Луары или на нижнем, – армия Солсбери в октябре осадила Орлеан.

Обе стороны понимали решающее значение операции. И население Орлеана, само разрушив заблаговременно свои пригороды, стало оказывать отчаянное сопротивление, в котором принимали участие даже женщины.

В силу самого этого сопротивления теперь уже дело было не только в огромном стратегическом значении города: Орлеан, в свою очередь, становился символом, на него падал отблеск Мон-Сен-Мишеля.

Падение Орлеана затмило бы М он-Сен-Мишель, и дух арманьяков упал до крайнего предела, когда арманьякская армия, пытавшаяся дать передышку Орлеану, была разбита 12 февраля 1429 г. под Рувре.

Но в этот самый момент в историю вмешалась черноволосая семнадцатилетняя девочка, в глазах у которой сиял свет архангела Михаила и в ушах звучали его слова.

Вот что житие св. Обера, епископа Авраншского, рассказывает о том, как Мон-Сен-Мишель был основан в начале VIII века:

На этой голой скале Оберу несколько раз являлся ангел в образе воина. Когда Обер его спросил, кто он такой, пронёсся вихрь и открыл лежавшую на коленях у епископа книгу на главе XII Апокалипсиса. Обер прочёл:

«Михаил и ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли».

И далее, до стиха 10:

«Ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его».

Ангел сказал Оберу: «Я Михаил, охраняющий тех, кто ратоборствует за Христа. Ты здесь воздвигнешь мне храм, чтобы дети этой страны призывали меня и чтобы я приходил им на помощь».

В Ветхом Завете, у пророка Даниила, Михаил выступал как «князь» еврейского народа, ангел еврейской теократии. Затем, когда Царство Божие отнялось у евреев, он в середине II века, в «Пастыре» Ерма, появляется как «тот, который имеет власть над народом уверовавших в Сына Божия и им управляет; ибо это он даёт им закон и вкладывает его в сердца верующих». При этом и в Апокалипсисе, и в «Пастыре» Ерма образ Михаила как бы сливается с образом Самого Христа: в Апокалипсисе Михаил дважды говорит о Христе в первом лице; в «Пастыре» Ерма одни и те же действия в разных видениях автора совершает то Христос, то Михаил. Это поразительное обстоятельство в христианской Церкви было поставлено в связь с теми ветхозаветными текстами, где явления Самого Божества описываются, по существу, как явления ангелов: по известному церковному учению, три ангела, в которых Бог явился Аврааму, представляли три Лица Пресвятой Троицы, и Михаил оказывается тогда тем из высших ангельских духов, который особо связан со Вторым Лицом, настолько, что Второе Лицо открывается в нём как бы непосредственно. И наша знаменитая рублёвская икона Пресвятой Троицы, по существу, очевидно, не что иное как икона архангелов трёх Ипостасей.

В самом же Евангелии Михаил не появляется, словно это было бы ненужным дублированием (или появляется только под самый конец, если принять церковное предание, гласящее, что ангелом Гефсимании и Воскресения был он). Зато Христа от зачатия сопровождает архангел Гавриил, обычно связываемый с Третьей Ипостасью: в евангельской истории он словно представляет одновременно присутствие Святого Духа.

Вообще же учение об ангелах в христианском богословии разработано чрезвычайно слабо: раннее христианство жило в атмосфере постоянного общения мира человеческого с миром ангельским, но в дальнейшем ангельский мотив звучал всё слабей и слабей. С ним произошло то же самое, что с двумя другими мотивами, тесно с ним связанными и насыщавшими воздух первоначальной Церкви: он выпал из поля зрения христианского мира так же, как выпали пророческое вдохновение Святого Духа и эсхатологическая весть о Царстве Божием. Всё реже и реже, только в исключительных случаях, как на Мон-Сен-Мишеле, христианское сознание привлекалось к Михаилу, архангелу подлинной теократии.

Но когда в мир, уже отравленный рационалистической спекуляцией, уже истерзанный порождёнными ею лжетеократическими системами, вошла Жанна д’Арк, все три заглохших мотива зазвучали с такою силой, что всё остальное сразу перестало представлять какой бы то ни было интерес. Женственно мягкая в своей непреклонности, прекрасная и чистая, как иоахимитская лилия, бесстрашная той свободной любовью, которая побеждает не только житейский, но и метафизический страх, она несла на себе все те знаки, которых ждали от откровения Духа, а сама при этом ощущала присутствие Михаила. И только под самый конец, когда она изнемогала на последних этапах мученичества, её «дублировать» спустился архангел Святого Духа Гавриил.

Примечания

Изучая хроники и мемуары этого периода, нужно помнить, что большинство французской интеллектуальной «элиты» – Парижского университета – было бургиньонским; благодаря этому бургиньоны располагали грандиозным пропагандистским аппаратом, которого не было у их противников; поэтому и большинство дошедших до нас мемуаров и хроник – бургиньонские. Сюда относятся: «Journal d’un Bourgeois de Paris» (publ.p. Tuetey, Librairie Champion, 1881); Монстреле, «Chronique» (p.p. Douet d’Ark, 1857); Шастлен, указ, соч.; и в особенности нормандский хроникёр Пьер Кошон (publ.p. Ch. de Beaurepaire, Rouen, 1870), которого нельзя путать с университетским лидером Пьером Кошоном, хотя он как раз представляет ту же тенденцию; умеренно, но всё же бургиньонски настроен и «Religieux de Saint-Denis» (Coll. Doc. in. Hist, de France, 1839-52).

Арманьяками являются Эро де Берри (publ.p. Godefroy, Paris, 1653) и Гийом Кузино (publ.p. Vallet de Viriville, Delahays, 1859). He именно орлеанистско-арманьякскую, но чисто монархическую тенденцию представляет Жан Жувенель дез-Юрсен (Мишо и Пужула, Coll. Mem. Hist, de France, vol. II, 1839).

Кальмет отметил где-то в одной из своих последних книг, что действительно серьёзной и исчерпывающей общей истории царствования Карла VI, как ни странно, до сих пор не существует. Меня же в связи с этим поражает ещё одно обстоятельство. Мало-мальски серьёзное изучение этого критического периода показывает теснейшую связь между его различными аспектами: политический кризис во Франции вытекает непосредственно из той борьбы, которая сначала развернулась вокруг вопросов Церкви и сама была определена глубочайшими принципиальными религиозными расхождениями; в дальнейшем все основные религиозные конфликты и весь политический кризис сходятся опять в истории Святой Жанны. Между тем все эти аспекты всегда трактуются порознь. Читая Ноэля Валуа, невозможно догадаться, какие религиозные традиции стояли за Жерсоном и д’Айи; читая любую историю французской гражданской войны, невозможно догадаться, какие принципиальные бои за структуру Церкви и за самое понятие Церкви предшествовали вступлению университетского большинства на путь политической революции. Прямой результат такой трактовки – зубоскальство того же Анатоля Франса: одни клирики признали Жанну вестницей Божией, другие «такие же» клирики сожгли её как еретичку (ах, как смешно!). Нужно было дать себе труд чуть-чуть посмотреть, в чём заключалась общая разница между теми и другими, – тогда зубы скалить стало бы не о чем.