Девиз Жерсона был: «Sursum corda!» – «Горе имеим сердца!» В конечном итоге всё сводилось к этому. Духовное горение и милосердие, всё больше исчезавшие из «белого» духовенства, чаще всего встречались среди нищенствующих монахов; и Жанна уважала и любила этих монахов разных орденов, впоследствии она собирала их вокруг себя. Но это не значит, что она была «приписана» к ордену Св. Франциска или к ордену Блаж. Августина.

В дальнейшем парижские францисканцы ненавидели Жанну также, как её ненавидел весь англо-бургиньонский клир; но нужно сказать, что это были «переформированные» францисканцы, которые вообще люто ненавидели францисканцев «реформированных», стремившихся вернуть дух Франциска в его первоначальной чистоте (ещё через 50 лет они ни за что не хотели впускать «реформированных» в Париж). Кроме того, всё же имеются основания думать, что те из них, которые приняли участие в суде над Жанной, в последнюю четверть часа признали в ней родственные черты.

И, безусловно, верно то, что движение францисканской реформы и национальное сопротивление Франции при её жизни как-то переплетались. Очищенное францисканство развивалось именно в арманьякской Франции. Именно здесь под непосредственным покровительством королевы Иоланты за 1424–1429 гг. возник целый ряд реформированных францисканских монастырей. Колетта Корбийская словно нарочно избегала территории, занятой англичанами. Отдельные францисканцы действовали даже в качестве агентов Карла VII. И францисканец бр. Ришар, одним из первых проповедовавший во Франции культ имени Иисусова и потрясавший своими проповедями Париж и Шампань в 1428–1429 гг., оказался неблагонадёжным в глазах английских властей. Старая, не случайная, а глубинная связь продолжала действовать.

Среди легенд, разносившихся францисканскими монахами по всему Западному миру и проникавших в самую толщу народных масс, был рассказ о том, как бр. Эгидий, любимый ученик св. Франциска, и св. Людовик, король Франции, встретившись впервые, бросились друг другу на шею и долго стояли обнявшись, а потом расстались, так и не обменявшись ни единым словом, потому что без всяких слов читали друг у друга в сердцах, хотя один из них был носителем блестящей короны, а другой – нищим монахом.

Так мотивы францисканских «Фиоретти» просто и ясно сочетались с другими мотивами, продолжавшими жить в сознании народа Франции. Уголок же земли, где родилась Жаннетта, был особенно связан с культом святого короля через ту же семью Жуэнвилей, владевшую Вокулёром начиная с XI века и не раз роднившуюся с домремийскими Бурлемонами. Сам Жан де Жуэнвиль, автор знаменитого «Жития», подолгу живал в Вокулёре у своего брата Жоффруа, который тоже ходил в крестовый поход с Людовиком Святым в 1270 г., когда Жан идти уже отказался. И в годы, когда росла наша Девочка, половина Домреми перешла по наследству от Бурлемонов к Жанне де Жуэнвиль.

В этой части Франции, не знавшей крестьянских восстаний, отношения между дворянами и крестьянством были ещё очень близкими, как они оставались близкими во многих местах и в последующие века. Жан де Жуэнвиль рассказывает о своём двоюродном брате Жоффруа де Бурлемоне, который сказал ему, когда он уходил в крестовый поход: «Смотрите, чтобы вам вернуться как следует; всякий рыцарь, будь он богат или беден, покроет себя срамом, если вернётся сам, а малый люд Господень, пошедший с ним, оставит в руках сарацин». О патриархальности отношений Бурлемонов с их крестьянами – «малым людом Господним» – свидетельствует и завещание Жана де Бурлемона, написанное в 1399 г.: он отказывал в нём 2 экю священнику Домреми, 2 экю детям учителя школы в Максе, называя их поимённо – Удино, Ришар и Жерар, – и завещал своему сыну не брать с крестьян Домреми оброк в две дюжины гусят в год, «если они могут в достаточной степени доказать, что я их в этом отношении как-либо обидел». Жена его сына, последнего мужского представителя рода, сама принимала участие в крестьянских праздниках под знаменитым деревом, стоявшим на земле Бурлемонов в дубовом лесу, что над дорогой на Нефшато («этот лес виден с порога дома моего отца – до него нет и полмили»…). Надо думать, что эти традиции поддерживала и Жанна де Жуэнвиль. Между семейными воспоминаниями Жуэнвилей и народной памятью не было барьеров.

В одну из самых патетических минут Жаннетта помянет Людовика Святого и вместе с ним помянет «святого Карла Великого». Не канонизированный Римской Церковью Карл Великий был, безусловно, канонизирован сознанием всех народов, которыми он правил; и рядом с ним в народной душе стоял образ его паладина Роланда. После Ренессанса Франция начисто забыла Роланда, променяв его на порой столь же легендарных героев Тита Ливия и Плутарха. Но в XV веке Роланд, рыцарь, беззаветно преданный Богу, свою жизнь посвящающий защите христианского народа и просветлённо принимающий смерть от предательства, был высшим выражением подлинно французского патриотического идеала. Почти не было города или даже деревни, где в ратуше, у ворот или у главного колодца, в живописи или в скульптуре не был бы изображён бой под Ронсево.

Давно замечено, что изустная народная летопись часто бывает прочнее той, которая сохраняется в книгах. Но не следует также думать, что французская деревня XV века ничего не читала. Одна из крёстных матерей Жаннетты, Жанна Тьесселен, прямо говорит про себя, что читала рыцарские романы. И вообще были-же в деревнях грамотные люди. У отца Жерсона имелись книги. В стихотворении Кристины Пизанской одна крестьянская девочка говорит другой: «Ты ведь знаешь, что у твоего отца много хороших книг о стародавних временах». Что это могли быть за книги? Те же мемуары Жуэнвиля, та же «Песнь о Роланде», может быть, «Ланселот в прозе» – легенда о Галааде, рыцаре-девственнике, который посвятил себя Богу, питается одним причастием и вступает в бой со всей неправдой мира.

Долгими зимними вечерами, когда старшие и дети собирались поочерёдно у кого-нибудь из соседей, Жаннетта могла слышать за прядением или за вязанием не только изустные рассказы, но и чтение о «стародавних временах», если тут оказывался грамотный человек.

Жаннетта была совсем необразованной маленькой девочкой. Но исключительная личность тем и исключительна, что она по одному отрывку, намёку, символу способна уловить всю сущность. Идеалы, насыщавшие воздух старой Франции, Жаннетта впитывала всем своим существом. Эти идеалы она сделала своей собственной жизнью. Она действительно будет жить причастием и действительно никогда не будет мириться ни с какой неправдой.

При чтении, в частности, «Наставления» св. Людовика его дочери поражает не только смысловое, но местами и буквальное совпадение с тем, что через полтораста лет говорила Жаннетта: ей сами собой приходят даже те же выражения и обороты свежего, меткого и образного средневекового французского языка, которым она, кстати, умела пользоваться с непревзойдённым совершенством. Происходит словно диалог. Король говорит своей дочери: «У вас должна быть воля не делать смертного греха ни за что, и лучше дать себя разрезать на куски и дать вырвать из себя жизнь в мучениях, чем сделать ведением смертный грех». И через полтораста лет Девушка отвечает перед Руанским трибуналом: «Правда, если даже вы прикажете рвать меня на куски и вырвать душу из моего тела, – да и тогда… я послушаюсь только Бога, и Его повеления я буду исполнять всегда… Да не будет никогда угодно Богу, чтобы я когда-либо была в смертном грехе, и да не будет Ему угодно никогда, чтобы я совершила уже или совершила бы ещё такие дела, которые бременем легли бы на мою душу!»