Когда я точно наметила дату своего отъезда и сообщила о ней Эрику Жуффа, он отреагировал трагично (или мелодраматично):

– Я не хочу оставаться здесь совсем один. Без тебя. И без Туа. У меня нет никакого смысла жить здесь, если ты уезжаешь с Туа.

– Ты ошибаешься, дорогой…

Я начала приводить ему смыслы жить; он мог бы, к примеру, собирать вырезки из журналов и газет, чтобы побольше узнать об овцах шетландской породы, но ему ничего не нравилось.

– Я тоже хочу уехать! В конце концов, теперь я свободен! – взорвался он.

А я-то думала, что он избавился от этой мысли…

Я объяснила ему, что это исключено, не посвящая, конечно, в детали моих отношений с адвокатом. Эрик знал, что я иногда ночую вне дома, но не знал, где и с кем. Он стал утверждать, что не представляет, как он переживет мое отсутствие, что его песенка спета, и если ему доведется умереть… То это будет не из-за меня, а из-за бара над Сеной, продлила я его мысль.

К мадам Антон я приехала утром. Накануне в аэропорту меня встретили четыре ее сына. Мы все вместе направились в порт. Туа ждал нас в ящике с биркой «собака» в грузовом отсеке судна, курсировавшего между Марселем и Аяччо. Он уже оправился от действия донормила, и в деревне ему был оказан такой же пышный прием, как императрице Сисси в Австрии. Но и мне прием был оказан не хуже: меня не избавили ни от тяжелого подноса с сырами зрелостью от одного до девяноста девяти лет, ни от лавины колбасных изделий из свинины, ни от бутыли красного капиторо – и все это в десять часов утра.

Было настоящим волшебством приникнуть носом к головке сыра, приняв алкоголя в рот и сунув кусочки коппы[14] в бюстгальтер.

Мадам Антон расцеловала меня от всей души, и я отнесла вещи наверх, в мою комнату. Когда я сказала Ангелу, что мой адвокат, как только приедет, будет жить со мной, он нахмурился:

– Чтобы что делать?

Я посчитала, что это уж слишком – твердить одно и то же, ведь он вовсе не был дураком. И спросила примирительно, где я буду спать сегодня вечером.

– Нигде! – ответил он.

Чувствуя беспокойство, я подумала, что нужно смотреть на вещи под другим, лучшим углом, и мы больше не говорили на эту тему.

После обеда чудесным образом, несмотря на капризы сети, дозвонился Эрик Жуффа. В его голосе на первых минутах не ощущалось никакого страдания, но потом радиоволны донесли отчаяние… У меня есть сердце. Каменное, но есть. Я сказала:

– Хорошо, приезжай! Но ты тут особо не распространяйся, кто ты, в конце концов, тебя видели по телевизору только краем глаза и вряд ли узнают.

Он был согласен на все. Думаю, потому, что у него не было твердых принципов, что вообще свойственно политикам. В отношении меня, однако, все усложнялось тем, что ни Эрик, ни Ангел, ни Незнакомец с площади Вогезов доподлинно не знали, что связывало меня с другими.

И вот они все собрались… Я до сих пор испытываю большой стыд из-за сцены, которая разыгралась в тот вечер в деревне. Мудрый Ангел прокомментировал ее так: «Это твоя ошибка». Но по-корсикански это прозвучало как «это твоя греховность». Но я не могу с ним согласиться. На Корсике, как и на небе, есть неизбежная справедливость, это то, что привязывает меня к этому месту, и я вовсе не такая нахалка, чтобы думать, будто высшие ценности существуют только к моей выгоде. Впрочем, я и не страдала особо от этого небольшого инцидента – просто я плохо подготовилась к возможному развитию событий.

В разгар игры в белот Эрик Жуффа признался, что без привычки немного перебрал миртового ликера, что для него это было как крещение огнем. Согласна, перебрал, и перебрал прилично.

Он стал не в меру болтливым, сказал, что чувствует себя никчемным в любви, и выложил историю с партийной кассой. Потом он бросил ядовитую остроту в сторону Незнакомца, терзаемый подозрением, что он мой любовник. Подозрение родилось на почве того, что Эрик увидел, как мы дотрагивались друг до друга, пока на вертеле над углями крутился теленок. Эрик никогда еще не видел меня так близко с другим, и для него это стало потрясением.

Незнакомец, услышав выпад в свой адрес, с присущей ему мудростью продолжал постукивать по столу, играя в белот, он даже брови не поднял. А вот Ангел, он тоже был здесь, поскольку в белот играют вчетвером, вскочил и стал горячиться, посчитав, что в доме его матери пренебрегли уважением к джентльмену (имея в виду моего любовника). Он коротко высказал что-то в сторону Эрика, и Эрик ответил. Это было неосторожно, и Незнакомец пытался его остановить. Но Ангел и один из его братьев уже подскочили к бывшему политику, но не для того, чтобы набить ему морду, а чтобы просто помахать кулаками у него перед носом. А дальше… не знаю, какая муха укусила Эрика, но он схватил карабин, стоявший у стены (его использовали для охоты на кабанов). Градус напряженности нарастал, и мадам, мудрая женщина, убрала графин, доставшийся ей от матери, – она им очень дорожила. Я, сжавшись на стуле, закрыла глаза. Раздались выстрелы, послышался громкий крик, и сквозь раздвинутые пальцы я увидела Эрика Жуффа, танцующего карманьолу, что довольно странно для депутата от правых, и окровавленную нижнюю часть его брюк.

Могу поклясться, он сам выстрелил себе в ногу, что, в каком-то смысле, представляло собой суть его жизни, воплощенную в апофеозе. Требовалось везти его в больницу. И это решило проблему размещения, ведь стрелки часов перевалили уже за половину одиннадцатого вечера. Шучу, конечно.

Покинув Больницу милосердия, мы с Незнакомцем, естественно, оказались у моря, так как находились в Аяччо, – нас позвал к себе пляж, и невозможно было не откликнуться на его зов. Там, в деревне, наверху, наверняка началась новая партия в белот, и мы решили переночевать здесь. Когда я позвонила, желая успокоить семью по поводу Эрика Жуффа, на звонок ответила мадам Антон; она никогда не играла в белот, как достойная женщина и вдова.

– Хорошо, что ничего особенного! – произнесла она. – Я так и знала!

В ту же секунду я поняла, что никто и не собирался выходить из своего олимпийского спокойствия из-за раны Эрика, потому, что «еще не хватало тратить жизнь, чтобы спускаться вниз из-за голубого…». И так было бы даже в том случае, если бы речь шла, например, о красном, а красного цвета были брюки и носки, на которые стекала кровь. Забыла сказать, что сразу после выстрела мадам Антон профессиональным взглядом определила, проведя фонариком вдоль пятен крови на полу, что пуля благополучно вышла, затем нашла ее и спокойно положила в ящик с другими пулями и пробками для бутылок.

В медицинском плане состояние Эрика Жуффа не внушало беспокойства. А в юридическом преимущество состояло в том, что в момент выстрела в доме был адвокат. На Незнакомца с площади Вогезов обратились восхищенные взгляды присутствующих, в то время как на Эрика с его «детской раной» в лодыжку смотрели с иронией. Стали обсуждать случившееся. Говорить про закон о хранении оружия не было никакой нужды, но, между прочим, был озвучен вариант, который многим понравился: «А у нас в доме ничего не произошло. Кто видел оружие?» Правда, меня лично смущала версия о сумасшедшем стрелке, который вышел из маки, чтобы целиться в игроков в белот. Один из братьев покачал головой: