– Первый раз в нашей деревне появился тип, который стрелял в себя, вот уж дурак из дураков! И как это скажется на нашей репутации!

Он был движим искренним стремлением поддержать репутацию деревни, и это прекрасно.

Незнакомец с площади Вогезов успокоил всех, сказав о полном отсутствии последствий этого дела, и добавил, что говорит это как специалист по уголовному праву. Прилагательное «уголовное» снова приподняло зады со стульев, так как все уже расселись, кроме мадам Антон, которая, схватив тряпку, оттирала пятна крови. Восхищение переросло в благоговение. Незнакомцу с площади Вогезов это понравилось, и он упомянул имена своих подзащитных, деятелей крупного криминала; я обратила внимание, что почти все они оканчивались на «а», «и», «о» или «у» с проглатываемой гласной.

Когда мы вернулись в деревню, проведя ночь на пляже, Ангел без всяких переговоров издал декрет:

– Я хорошо понял, что происходит, но этого не будет в радиусе десяти километров от меня!

Речь шла о том, где Незнакомец будет жить.

Рассудив, что десять километров это, возможно, предел досягаемости ружья Ангела, мы подчинились требованию и все ночи проводили на берегу моря, а Туа – в маки, что, в сущности, соответствовало его природе.

Наше с Незнакомцем пребывание на Корсике легко описать вкратце: мы занимались любовью с заката до восхода, при монохромном голубом цвете раннего утреннего неба и бирюзовом море, при темной синеве ночного неба, усеянного звездами, и черном цвете моря со светящимися бакенами; иногда – при ярко-голубом небе и молочно-голубом море при начинающейся послеполуденной жаре. Днем мы отсыпались на белых простынях маленького отеля. Питались пирожками с луком, мангольдом, броччио и амбруччати – жители Аяччо специально изобрели их для людей, часто занимающихся любовью, которые не могут терять время на кухне, а тем более в ресторане; пирожки мы запивали розовым вином или минеральной водой «Орецца». Время от времени мы купались в море. Я купила Незнакомцу семь футболок «Вильбрекен». Семь, потому что это число приносит счастье.

Один раз в день мы поднимались в горы, чтобы увидеть Туа. После того как его вынули из ящика, он носился по деревне, как бешеная собака, катался в дорожной пыли и объедал все, что находил вкусного. В деревне никто и не думал ругаться на него, в отличие от дегенератов с площади Вогезов. Мой Туа с уважением относился к людям, но особенно почитал природу, которой ему не хватало в городе. К моей великой радости, вся местная флора оказалась съедобной, здесь не было ни самшитов, ни тисов, ничего, кроме самых лакомых для барашков веточек, трав и цветов. Видеть Туа таким счастливым, каким он никогда не был с момента его усыновления, доставляло мне огромное удовольствие. Через несколько дней после нашего приезда его отвели в горы, где он нашел всю свою семью – папу, маму, а также братьев и сестер. Он сразу же бросился к ним, и это доказывает, что он никогда их не забывал, хотя Ангел и говорит, что все дело в инстинкте сбиваться в стадо. Думаю, ограниченность его понимания связана с тем, что он завидовал Незнакомцу, а когда я думаю, это так и есть на самом деле, я ведь ясновидящая. Туа немедленно занялся размножением, и это мне понравилось, наверное, потому, что я примерно этим же и занималась.

Пролетели три недели августа, мы все были счастливы. Ангел и Эрик Жуффа, приободрившийся после выздоровления, даже стали закадычными друзьями. Они больше не расставались с тех пор, как Эрик был приглашен переночевать в овчарне, которая показалась ему «потрясающим местом». И хотя на моей памяти впервые было так, что один мужчина заменил меня в сердце другого мужчины, я всегда считала, что близкая дружба стоит намного больше, чем любая ничтожная любовь. Да мне и не важно было, кто заменит меня в сердце, где я не хотела обитать. И пусть я на самом деле эгоистка, надо уметь показать себя великодушной.

Я не знаю, чем они занимались вместе, но Эрик Жуффа вдруг обнаружил, что его прежние интересы остались в прошлом. У него возникла идея попробовать себя на Корсике в любом новом качестве, и овцеводство стояло на первом месте, но Ангел наложил свое вето. А потом, когда они стояли у какой-то могилы на кладбище, куда заехали по дороге на сафари, Эрика посетила счастливая мысль: он займется защитой дикой фауны, которая находится в опасности во всем мире. «Разве это не хорошая мысль?» – с энтузиазмом спросил он меня, когда Незнакомец и я поднялись в деревню на аперитив. Я горячо зааплодировала его идее (а еще больше – идее его отъезда с анималистской миссией). Эрик проявил себя настоящим гуманистом. Выпустив пулю в себя в состоянии опьянения, он едва не упал в обморок при виде собственной крови, а теперь готов был сделать все, чтобы не проливалась чужая кровь. И не важно, что это кровь животных. Такую страсть к служению я ничем не могу объяснить, кроме чтения Библии на зеленых пастбищах Корсики. Корсика не только оправдала его в собственных глазах, но и нарисовала ему перспективы совершенно новой жизни, отдалив его от прежней, как и от Франции, от которой он не ждал ничего хорошего. Сегодня Эрик Жуффа защищает китов с тем же рвением, как прежде боролся со «слонами» правящей партии, Бог ему в помощь!

Лето близилось к концу. Я не сомневалась, что возвращение в Париж станет для нас несущественным событием, чем-то вроде перегона скота на другое пастбище. Мне казалось, что мы с Незнакомцем дома везде, куда бы нас ни занесло. Но однажды утром, за три дня до отъезда, он осмелился задать мне гнусный вопрос:

– Ты не думаешь, что должна оставить его здесь?

– Кого? – спросила я.

– Ты что, не понимаешь? Конечно же Туа, – ответил он.

Я объяснила ему, что это невозможно, потому что Туа – это моя жизнь, краткая суть моего прошлого и итог моих любовных приключений. Он заметил, что, когда любишь, можно оставить часть себя в прошлом, чтобы позволить родиться чему-то другому, новому, о котором ты еще ничего не знаешь.

Это было ужасно, и он это понимал, иначе не стал бы говорить мне о том, что ему совсем не хочется убирать в квартире за баранами. Какими еще баранами? Я не стала уточнять, так как у меня были смутные идеи, детали которых не имели никакого значения, особенно в тот момент, когда он разбивал мое сердце. Мое молчание он истолковал неправильно, так как произнес эту мрачную фразу: «Ну, тогда или он, или я». И я сочла за лучшее немедленно уйти.

Я шла по дороге на Сангинеры, уверенная в том, что больше никогда не увижу Незнакомца с площади Вогезов. В каждом человеке скрывается изъян, мне это известно, и не стоит делать из этого трагедию. Дорога вилась серпантином, но сколько поворотов осталось позади, я не знала, может, сто тридцать два, а может, пятнадцать. Вокруг была потрясающая красота, жаль, что я, проработав всю жизнь в журнале, о котором ничего не рассказала на этих страницах, так и не научилась рисовать. Но художник во мне не мог не отметить светло-зеленый цвет маки справа, темно-голубой слева, со стороны моря, проблески чертополоха в маки, бирюзовые квадратики бассейнов частных вилл, и все это на фоне ярко-голубого неба. Пейзаж действовал успокаивающе, и я подумала, что при теперешнем состоянии развития овцеводства барашкам, может, и в самом деле лучше жить на пастбище; как оказалось, они мало приспособлены к жизни в квартире… И наоборот, Незнакомец с площади Вогезов прекрасно вписывался в мой стиль жизни, я это поняла с самой первой секунды, и искушать судьбу было бы глупо.