– Деревенский, что ли? – усмехнулся прапорщик.

– Угу.

– Ну, походи, осмотрись пока, а мы молочка попьем…

Офицер с прапорщиком зашли в жилую пристройку, а Гаврош прошёл по настилу из досок между рядами загона под открытым небом, разделённого перегородками на секции, и остановился у коровника. Там щуплый солдат в замызганной форменной рубашке и камуфлированных штанах грузил вилами навоз в тачку.

– Бог в помощь! – крикнул ему Сергей.

– Бог сказал, чтоб ты помог!

– Да чё тут помогать-то?! Тут и одному делать нечего!

Свинарь воткнул вилы в навоз и повернулся.

– Ничего себе! Это вы там в батальонах лафу гоняете, а мы тут пашем и днём, и ночью! Пацаны – кто на дембель, кто в отпуск, а работу делать надо!

Солдат говорил слишком бойко, сглатывая при этом окончания слов, как будто не успевал за своими мыслями. Гаврошу показалось, что собеседник не вполне трезв.

– Может, пойдешь на моё место? – усмехнулся Сергей.

– Некогда мне тут с тобой! – отмахнулся свинарь торопливо, как будто испугался, что его правда отправят в батальон, ухватил за ручки тачку и покатил её к большой куче навоза у изгороди в конце двора.

Гаврош вернулся к воротам. Он просто стоял и наслаждался присущим этому месту спокойствием. Через полчаса на улицу вышли Сивый и Бабин. Капитан на ходу дожевывал огурец.

– Ну, давай, Борисыч! – они пожали друг другу руки, капитан прыгнул в «УАЗик» и помчался обратно в расположение части. Сивый проводил его взглядом и повернулся к Сергею.

– Ну, осмотрелся?

Тот кивнул.

– Мне тут все знакомо…

– Это хорошо. Обстановка у меня сложная, рук не хватает. Один паренек дембельнулся, второго я в отпуск отпустил. Ну ладно, навоз убирать можно кого угодно поставить… А кормить? А резать?

– Я умею резать. И ухаживать тоже.

Прапорщик посмотрел на него с интересом.

– Умеешь, говоришь… И скольких ты заколол?

– Сто восемьдесят три.

– Ничего себе! – Сивый присвистнул. – И что, число наизусть запомнил?

– Так я их записывал.

Сивый покрутил головой.

– Ну, ты даешь! Я даже за речкой такой бухгалтерии не вел.

– За какой речкой? – не понял солдат.

– Эх, молодежь! – вздохнул прапор. – А что такое страна «А», знаешь?

– Англия?

– Сам ты англичанин! Когда мы в Афганистан вошли, говорить об этом было нельзя, и в письмах писать тоже. Вот так и маскировались…

– Так вы в Афганистане воевали?! Расскажете?

– Посмотрим! Идем, покажу, где жить будешь!

В жилой пристройке была отдельная комната с тремя кроватями для солдат, телевизором, шкафом, рядом – кухня и комната приёма пищи, дальше по коридору, в конце помещения – туалет и душевая комната. Едой из солдатской столовой здесь не питались, готовили сами, насколько хватало умения и фантазии. Продукты – картошка, капуста, лук, свекла, разнообразные крупы – всё это хранилось в кладовых, и запасы регулярно пополнялись. В мясе и молоке, само собой, нехватки тоже не было. Только хлеб сами не пекли. Ежедневно на дежурной машине им привозили объедки из столовой на корм свиньям, а заодно – свежий хлеб и сливочное масло для личного состава.

После службы в батальоне такие условия казались Сергею просто санаторием, так как он себе его представлял, хотя никогда и не был. С щуплым солдатиком по имени Сеня они не сошлись характерами: он был замкнут, всем недоволен и обозлен на весь мир, поэтому дружеские отношения не сложились – работали молча, и все. А с Сивым Гаврош подружился, и прапорщик рассказывал ему о боевых буднях в далекой горной стране. И рассказы эти сильно отличались от того, что писали в газетах и показывали по телевизору.

Вскоре вернулся из отпуска третий работник подсобного хозяйства – Пашка Харитонов. Он оказался добродушным работящим парнем, на полгода старше Сергея призывом. Судя по фотографиям в дембельском альбоме, который Пашка уже начал делать, можно было подумать, что он служил крутым спецназовцем. На них он красовался то с пулемётом, то с автоматом, то со снайперской винтовкой, то с каким-то специальным оружием для бесшумной стрельбы, названия которого Гаврин даже не знал.

– Ничего, будут и у тебя такие! – подмигнул Пашка, заметив, с каким интересом Сергей рассматривает фото.

– Да мне фотки не нужны, мне бы пострелять,

– Чудак-человек! Может, ты и дембельский альбом делать не будешь?

– Зачем он мне?!

– Как зачем? Невестам показывать и все такое. Зачем стрелять, если не фоткаться?

– Просто нравится…

– Так попроси Борисыча свозить тебя на стрельбище, тут недалеко. Он мужик нормальный – будешь хорошо работать, свозит. А его вся округа знает: он в авторитете, может хоть чёрта из-под земли достать, если надо. Ещё потом и обменяет чёрта на ангела!

Работа была привычной, и Гаврош занимался ей с удовольствием. К тому же он уговорил Сивого изменить рацион питания и стал по домашнему рецепту варить «свиную кашу», в результате привесы резко увеличились, появилось лишнее мясо, которое прапорщик через жителей соседней деревни успешно сбывал на местном рынке. Доход был приличным, часть он отдавал рядовому Гаврину: «На гражданке пригодится»!

Сивый и вправду оказался нормальным мужиком: справедливым и без лишней уставщины. Работой подчинённых он был доволен и, соответственно, делал им поблажки, немыслимые при службе в батальоне, а по праздникам даже угощал самогоном, который варил сторож дед Федот. Правда, только на ужин, перед сном, чтобы не попались. Но для Сергея главное было не это, а то, что Сивый исполнил его просьбу – свозил на расположенное неподалёку стрельбище, познакомил со своим коллегой прапорщиком Твериным, и Гаврош регулярно, чуть ли не каждую неделю, ходил туда напрямик, через лесок, вроде как на тренировку, приносил шмат мяса, или сала, или колбаски, а Тверин занимался с ним углубленной боевой подготовкой.

Гаврош стрелял и из пистолетов – Макарова, Стечкина, ТТ, и из карабина, и из бесшумного автомата «Вал», и из снайперки Драгунова. С разных дистанций, по неподвижным и движущимся мишеням. И с открытыми прицелами, и с оптическими, и с ночными. После стрельб оружие тщательно чистил и внимательно слушал Тверина, который побывал в командировке на Кавказе, получил пулевое ранение в ногу и ходил прихрамывая. Это уже были своего рода политзанятия.

– А человека трудно убить? – задал как-то Гаврош волнующий его вопрос. – Я забил почти двести свиней. А насчет человека не знаю…

– Любое живое существо есть сосуд жизни, – перебил прапорщик, сидя на патронном ящике и вытянув раненую ногу. – Разрушил оболочку – и жизнь вытекла. Нет принципиальной разницы, чья это жизнь. Хотя форма сосуда может, конечно, смущать с непривычки… Если он на четырех ногах – это одно, а если на двух – совсем другое. Я вот на кавказской войне с самого начала, почти год отвоевал. Во многих переделках бывал, повидал ужасов, многое передумал… Мы, конечно, не святые: захваченных боевиков, бывало, расстреливали, но без зверства! А они нашим ребятам глотки резали от уха до уха, головы отрезали! И еще снимали на память, как пленного казнят, а вокруг все смеются! А почему, как думаешь?