дрожат ноги и потеет лицо. — Я в норме, — повторил он, и на сей раз это прозвучало так, словно Джонни говорил правду.

Примерно с минуту Рандизи сидел совершенно неподвижно. Взгляд его вновь обрел прежнюю мощь.

— У вас с Энн все в порядке, Джонни?

— Да. Все замечательно. — Он уловил дрожь у себя в голосе.

— Надеюсь на это. Энн — прекрасная, добрая девушка. Видит Бог, хотелось бы мне в твоём возрасте заполучить жену, похожую на Энн. Тогда бы, возможно, я сейчас не увяз по уши в алиментах. Бывшие жены проклинают меня на чем свет стоит, однако мои денежки, наверняка, позволяют им жить на широкую ногу! Ох, мои язвы! — Он скривился и прижал руку к животу. Как раз в этот момент Джонни и заметил маленький перекидной календарь, стоявший на краю стола Рандизи.

На нем виднелась дата: «Пятница, 8 января 1988 года».

— Нет… нет, — выдохнул Джонни. — Ведь… был август… всего несколько минут назад…

— Возьми-ка недельку отпуска, — сказал ему Рандизи. — Съезди куда-нибудь. Расслабься. Забудь о клиентах. Я переложу работу на кого-нибудь другого.

— Я справлюсь! — возразил Джонни. — Говорю же: я в норме!

— А я говорю: возьми неделю отпуска, — произнес Рандизи не терпящим возражений голосом, а затем развернулся в своём кресле и углубился — или, во всяком случае, сделал вид, что углубился — в отчет, который Джонни только что принёс.

Джонни вышел из кабинета и закрыл за собой дверь. Желудок бурлил, в голове стучало, и он не понимал, что за чертовщина с ним творится. Казалось, его внутренности сжались в комок, а кожа, наоборот, растянулась. Тем не менее, он не мог оставить все, как есть; не мог позволить мистеру Рандизи отстранить его и дать больше работы — больше возможностей — Питеру Флетчеру и Марку Мэннингу. Ну уж нет! Он резко повернулся и положил ладонь на дверную ручку.

— Могу я вам чем-то помочь, мистер Стриклэнд?

Привлекательная, восточной внешности женщина сидела за секретарским столом — там, где несколько минут назад была стройная блондинка. Приподняв брови, незнакомка ожидала ответа.

Джонни видел её впервые в жизни.

— Откуда… вы знаете моё имя?

Она поколебалась — на лице её при этом отразилась растерянность, — а затем улыбнулась.

— Вы такой шутник, мистер Стриклэнд. Ну честное слово!

— Слушайте, я не знаю, что это за игра такая, но вы — не секретарь мистера Рандизи!

Он повернул ручку… и обнаружил, что дверь заперта.

— Мистер Рандизи ушел на обед, — сказала женщина, и голос её теперь стал холодным и настороженным. — Вы же знаете: он каждый день обедает с двенадцати до двух.

— Ушел на обед? Дамочка, я только что с ним говорил! Я только что вышел из этой двери!

Она бросила взгляд на свои наручные часы; лицо её хранило безучастное выражение.

— Эта дверь, — сообщила она, — заперта уже один час двадцать семь минут. Мистер Рандизи вернется в два.

Джонни глянул на свои часы «Бу́лова». Кем бы ни была эта женщина, она говорила правду: сейчас было тринадцать двадцать семь. Но какого дня? Он едва не завопил и не засмеялся одновременно. Какого дня?

Потому что до него вдруг дошло: на женщине было надето летнее бледно-голубое платье в тонкую полоску, а на столе стоял стаканчик с букетиком фиолетовых цветов.

Джонни ошарашенно покачал головой, прошёл мимо незнакомки и зашагал по коридору. Стрекот печатных машинок и телетайпов, прилетавший из секретарской рабочей зоны, напоминал жужжание летних шершней. Он чуть было не врезался в Марка Мэннинга — высокого, щеголеватого, темноволосого и, как всегда, уверенного в себе.

— Торопишься, Джон, да? — спросил Мэннинг, однако Джонни проскочил мимо, не удостоив коллегу ответом.

Свернув в очередной коридор, он оказался перед окном, выходившим на Центральный парк. Джонни услышал чей-то тихий, придушенный возглас и понял, что издал его он сам.

Деревья в Центральном парке были зелеными. Стоял чудесный денек («Похоже на конец мая или начало июля», — подумалось ему), и теплый, золотистый свет солнца сверкал в окнах соседних домов. Над парком он заметил воздушного змея, взмывавшего все выше и выше на крыльях легкого ветерка.

Пошатываясь, Джонни побрел назад по коридору в направлении своего кабинета. Ему требовалась выпивка, сигарета… что-угодно, чтобы прочистить мозги. Закрыв дверь, он уселся перед захламленным столом, и подлый, безумный календарь вновь притянул к себе его взгляд. Дата снова изменилась: «Понедельник, 23 октября 1989 года». Сквозь стены донеслись отзвуки грома.

Он прижал ладонь ко рту. «Это шутка! Дикая, злая шутка! Иначе быть не может! О боже, о боже, что со мной происходит?..»

Затем он увидел даты на некоторых из газет и журналов, сложенных в стопки вокруг него: 1989… 1989… '89… '89…

А на столе обнаружилось ещё кое-что. Кое-что более ужасающее.

Это была открытка «Холлмарк», на лицевой стороне которой виднелись слова: «С искренним сочувствием».

Джонни нашел там и другие открытки и, набравшись храбрости, открыл одну из них трясущимися руками.

Подпись гласила: «Макс и Кэрол Дэвидсоны». Это были соседи его родителей в маленьком городке Харрингтон, что в штате Делавэр. Чуть выше подписи либо Макс, либо Кэрол написали: «Твоя мама была чудесной женщиной, Джонни. Нам будет сильно её не хватать».

На глазах у Джонни выступили слезы. Он отшвырнул открытки с соболезнованиями и в груде бумаг на столе стал нашаривать телефон. Рука вынырнула с фотографией Энн, вставленной в рамку, которая, один бог ведает, как долго, была погребена под покосившейся башней из документов. Раньше ему не доводилось видеть этой фотографии, и разглядывая её, Джонни заметил, что волосы Энн стали короче, и что она отчего-то выглядит постаревшей, усталой