хабаровского полка, в котором состою, приказано ставкой Владивостока от Якорной бухты до Емара патруль осуществлять. Я, как новобранец в дневное время только. Но скоро и ночью здесь буду ездить. А то, что смотрю за тренировками — это простое любопытно. Только и всего.

Голос у меня прорезался, ибо, не видя, её общаться легче.

— Принято, — отвечает официозно.

Турбины с рёвом траву с кустами обдают, мехар вырывается меж крон в небо. Листья сорванные сыплются на меня дождём. А я смотрю, как уменьшается фигура в небе, превращаясь в точку.

И тут понимаю, что она не узнала меня! И не мудрено с такой побитой харей.

Тоска…

Назад поехал, наблюдая, как падают с ходуль корнеты. И только Максим Чернышов справляется лучше всех, умудряясь прошагать метров тридцать, а затем ещё и спрыгнуть, предотвращая падение.

Подполковник на меня косится. Заметил–таки.

Руку ему поднимаю, приветствуя. Смотрит вопросительно дальше, не реагируя на мой жест, а я пришпориваю коня и перехожу на галоп.

Глупо вышло. Барышня чересчур странная. Но с такими данными может позволить себе всякое. В мыслях только её губы и мои объятия. Хочется прижать, почувствовать крепкую, осиную талию. Нет, это не любовь — повторяю себе вновь и вновь.

Тянет к ней скорее на животном уровне, как мотылька на огонь.

И вот, вопреки самому себе, я думаю о другой. Чтобы проверить себя, понять степени притяжения к обеим. Сравнить, как отзывается в груди.

Что ж. Чувства к Татьяне Румянцевой нисколько не угасли. Стоит вспомнить её голос… взгляд, изящную фигуру в платье, и наплывает тлеющая грусть. Ибо не моя.

Помолвлена с другим. С боевым офицером, выполняющим долг. А значит, лезть не стану, не по–мужски такое. Да и хватит пустых терзаний, каким повод сама дала записками своими. К чему всё было? Как гусары говорят: бабы–дуры. Да и сам считаю, что такое женщину не красит. Имея кавалера, мне письма писать.

Вот, как чует Татьяна мою неприветливость, теперь ни весточки…

Фёдор повадился ходить за утёс на лодке, которую ему гусары приволокли откуда–то. Удочку на борт, на вёсла налегает с пирса и уматывает на весь день. И на нём лица нет.

С патруля накидываюсь на гречку с мясом. Гусарская тушёнка просто изумительна. Дальше занятия с саблей, где я едва не получаю ранение, ибо мыслями где–то летаю. Азаров ругается, а мне хоть кол на голове теши.

К вечеру, как уже принято народ у забора собирается, требуя пропуска в Поместье. Новые бойцы желают помериться со мной силой. А я никакущий, усталость накопилась, с ног валюсь.

Дядька Азаров находит выход из положения, собирая целый турнир из претендентов. Каждый вечер у нас народа всё больше, желающего заработать на ставках. За неделю только мне перепало триста рублей. Ещё немного, и я смогу отдать долг по налогам. Только понятия не имею, кому платить.

Очередным утром снова отправляюсь в патруль. И хочется по дальнему радиусу этот залив обойти, чтобы с Агнессой не встречаться. Но внутри что–то борется, и выравниваю маршрут.

Сегодня на пляже пусто. И мне почему–то тревожно от этого.

Мехар чёрный замечаю под кронами метров за тридцать. Всё–таки явилась.

Притормаживаю коня напротив исполина. Любуюсь им и рассматриваю мелкие детали. Такое не могли создать люди. Но люди могут управлять. И это завораживает, будто истина слишком велика, чтобы познать нам, простым смертным.

— И снова вы? — Раздаётся с другой стороны от дороги, как раз с пляжа.

Девушка на камушке сидит, лицом обращена в сторону моря. На меня не поворачивается. И видится такой одинокой теперь.

— А что мне делать, служба, — отвечаю и спешиваюсь, дабы снова не упасть.

— Вы правду сказали? — Спрашивает, а в девичьем голосе волнение. Впервые он таким детским кажется.

— Простите, вы о чём? — Уточняю, ощущая внезапную неловкость.

— Так и знала, — бросает с обидой.

— Да, вы действительно красивая. И очень робкая, — спешу исправиться.

— Вам что за дело? — Говорит вроде отталкивающим тоном, но в нём ощущается надежда.

Замешательство борю, ощутив себя в некой семейной сцене. С чего бы⁈

— Гвардейцев на пляже нет. Почему вы здесь? — Меняю тему.

— У меня невыполнимая задача, от которой я устала, — признаётся вдруг. — Ненавижу неопределённости. Когда от меня хотят сами, не зная чего. А здесь спокойно. Было… до вас.

Коня привязываю за сук и к ней иду, затаив дыхание.

— Вы позволите? — Спрашиваю.

Молчит.

Усаживаюсь рядом на кочку, метрах в двух. Не шевелится, словно и не дышит. Будто затаилась. Локоны её колышутся от порывов лёгкого ветерка. И я наслаждаюсь очертаниями губ, изяществом носика, густотой ресниц на опущенных веках.

— Я не разрешала, — говорит неуверенно.

— Прошу прощения, сударыня, — отвечаю и поднимаюсь.

— Стойте, — спохватывается.

Усаживаю свой зад обратно. И отчаянно борюсь с желанием сказать ей о том… что она дралась лучше всех в гвардии Небесной, что это я влез в мехара Суслова.

Что я тот, кого она ищет.

— Примите в знак… дружбы, — протягиваю ей медальон для фотокарточек на серебряной цепи.

Берёт в ладошку крохотную, а там мозолей затвердевших, как у дровосека! Ничего себе лапка у девушки. Рассматривает в закрытом состоянии.

Гусары посоветовали что–то подарить. На два рубля выменял.

— Эта вещь стоит денег, нет, — заключает, протягивая обратно.

— Вы меня обидите, если откажитесь, — выпалил.

Задумалась, опустила голову.

— Тогда я тоже вам что–то подарю, — заявляет.

— Охотно приму…

— Как ваше имя, простите? — Спрашивает, зажмуриваясь.

Похоже, слишком тяжело ей даются вопросы.

— Князь Сабуров Андрей Константинович, ныне на службе в гусарском полку.

Очередная пауза, будто борьба внутри неё идёт нешуточная.

—