сердца женщин. Мне жаль, что Анастасия Николаевна отвернулась от вас. Надеюсь, вы сдержали и этот удар.

Как сдержит удар и мой брат, потерявший ногу. А с ней и гвардию.

Я должна была быть с ним в госпитале, в день училищного парада, но явилась молить вас об одном. Мой брат слишком серьёзно воспринял ваш вызов. А теперь, когда он стал инвалидом, гнева в нём стало ещё больше. И он намерен дать вам ответ.

Очень жаль, что мне не удалось просить лично. Но я заклинаю вас этими строками, отмените дуэль. Вы здравомыслящий человек, уверена, что всё поймёте.

Прошлое — это память, а будущее — надежда. Но всё это нельзя чувствовать, как Настоящее. В час беды поняла, что есть только оно.

К сожалению, для моего брата, потерявшего крылья, лишившегося своего Настоящего, осталась лишь навязчивая идея о вас. Мне немыслимо понять, почему так вышло. Вы без сомнения победите инвалида. Но я прошу вас победить свою гордыню и извиниться перед моим братом. Он не виноват, что выполняя свой долг, потерял мечту, и теперь не сможет достойно ответить. Но сможет достойно простить.

Выполните мою просьбу, и я буду вечно вашей должницей.

Леди Румянцева Т.'

Другой почерк, другая подпись. Холодный текст.

Очень жаль, что такое несчастье случилось с её братом. Не знаю, что и думать. Но уж точно унижаться не намерен. С новой волной смятения в душе Румянцев уходит на второй план. Потому что волнует больше другое…

Как же очевидно теперь понимать, что прежние письма писала не она.

Как легко принимать желаемое за действительное, когда разум побеждён сердцем.

И чья же ирония ждёт меня во втором письме? Теперь интереснее вдвойне.

Рву конверт небрежно, доставая нежно–розовый пергамент, пропитанный чёрными чернилами. А вот и ты.

И с холодеющей грудью читаю то, что больше не кажется мне милым.

«Вы были великолепны. Нет необходимости слушать всякое ничтожество. Они не знают, с кем связались. Надо отдать вам должное, со знаменем кровавыми следами до Небесной принцессы — это лучшая метафора и вдохновение. Всё ближе, ваша Леди Т. С.»

От мурашек по спине и шее сводит скулы. Строки расплываются, заполоняя всё чернотой и звоном в ушах. Не могу отдышаться, резко комкаю лист, возвращаясь в реальность.

Кто же ты⁈ Что тебе нужно⁈

И почему мне стало вдруг так страшно.

Озираюсь по сторонам. Гусары шныряют, топот одинокий лошадиный удаляется, доносится лязг клинков с тренировочной площадки, кто–то над шуткой товарища смеётся, ветерок колышет травку. Шмель садится на цветок, недовольно жужжа. Солнце светит ясное. Всё спокойно, всё хорошо.

И почему мне кажется, что твари уже надвигаются… до трясущихся поджилок чувство пробирает.

Уже нет желания слоняться в поисках Агнессы. Да и где её искать в субботу? Надумал себе, идиот, что она ждёт меня на том же месте. Хотя она в мгновение ока может оказаться в любом…

— Нет, сударь, — ворчит старенький гусар, ответственный за полевую оружейку. — Хоть корнету, хоть князю винтовку выдать не могу. Только в караулы и на патруль по распоряжению ротмистра.

Метнулся я сдуру за оружием.

— На тебе лица нет, что случилось, Андрей? — Подходит Азаров, свой белый глаз щурит.

— Предчувствие дурное, — отвечаю без утайки.

— Да ты брось, шесть эскадр по морю ходит и целый флот по небу.

Хотел ему сказать, что флот уж точно не аргумент. Видел я, как всё это в щепки разлетается очень быстро…

— Пойду я, дядь Шурик, — киваю в сторону моря.

— Съезди в город лучше с товарищами, развейся. Суббота всё–таки. Только у вахтенного отметься, график уточни.

Махнул рукой на всё. Какие гулянки? Гусарам только повод дай праздновать во время чумы. Казаки ходят злые, как собаки, а наши всем улыбаются.

Двинул к берегу мимо стройки, где Фёдор хлопочет с каждым днём всё больше, снова взяв молоток, как в молодые годы. Первый этаж дома уже готов, второй строят. Кирпича навезли, укреплять ещё будем. Стройматериалов самых лучших набрали за рубли, синяками и ссадинами заработанные.

По утёсу хожу неподалёку от поста с саблей наголо. Туда–сюда, как лев в клетке. Иногда бывает, что мерещится мне здесь, что молот о наковальню бьёт прям под берегом. Приглушённо, издевательски. На этой стороне так бывает, с детства помню. Может, грот какой под нами, где от волны заходящей долбятся две железки.

Вслушиваюсь, сейчас молчит. В подзорную трубу батьки каждые пять минут смотрю на водную гладь. Под солнцем вода в заливе светлая, волны слабенькие. Два броненосца южнее бухты в море стоят на якорях. Затишье перед бурей прям.

Холка дыбом. Не могу успокоиться всё. Сердце долбит, лишь бы братцев по тревоге успеть поднять.

На стекло в раме поглядываю, которое гусары приспособили в кустах. Подобные хитрости по всему берегу на постах у эскадронов. Если иней поползёт, всё — трубить тревогу и бежать. А лучше сразу падать на землю, ибо первый удар ледяной шрапнелью может быть.

Как пилот меха сказал во время мясорубки в училище, найти бы эту тварь, что так умеет. Добраться бы до неё. Неужели такая одна?

Думаю о втором письме. Строки всех записок иначе теперь видятся. И себя я тоже иначе ощущаю. Не так со мной что–то. Впитал эрений на занятии, запустил мехара без кольца. Иероглифы в инее увидел, каких раньше и близко не знал. Они же и на магической панели побежали. Некоторые из них. И кто мне скажет, что письмена означают? Язык создателей мехаров? Или язык оргалидов это? Как они связаны? Нет, ну понятно, что упали с одного метеорита. Но почему монстров мехары не слушаются, как ту же Агнессу?

Почему, когда запустился мех Суслова, никаких знаков не появилось? Это связано с частицей эрения?

Почему монстры их поглощают?

Куча вопросов. И ни одного ответа.

Ещё до ужина в Поместье гусары с соседнего эскадрона пожаловали. Мои товарищи Михаил и Вадим, с которыми уже и