прошел как в дыму: он что-то ел за ужином, кивал или мотал головой на трескотню Сыча, потом в спальне закрылся от него учебником, но не перелистнул ни единой страницы. В голове монотонно, заезженной пластинкой, повторялось: «Убей. А я тебе помогу. Убей. А я тебе помогу. Убей…»

Когда объявили отбой, он так же отстраненно положил книгу на тумбочку, аккуратными заученными движениями устроил на табурете одежду, задвинул под кровать ботинки, отвернулся к стенке и накрылся одеялом. Точно знал, что не уснет.

Уснул. Взяла природа свое. А лучше б не засыпал. Потому что во сне пришла она. Не Настя с жаркими объятьями. Пришла ОНА. Та девчонка из детского сна, что называла себя смертью. Нет, не так – Смертью.

Он не видел ее лица, но точно знал, что это – она. Знал еще прежде, чем она заговорила.

А она сперва молча стояла в дальнем углу их спальни, лицо то ли в тени, то ли укрыто волосами – совершенно неразличимо. А потом зашептала:

– Скучал по мне, должничок? Вряд ли. Поди и забыл свою суженую.

И тоненько захихикала. А потом шагнула в полоску света, пробивавшегося через неприкрытую дверь в коридор и делящего комнату почти пополам, откинула со лба челку, и Коля от удивления раскрыл рот – в этот раз противная пигалица явилась к нему с лицом Маши!

– Убей. А я тебе помогу, – сказала Смерть Машиным низким голосом. – Смотри, в этот раз ослушаешься – я за тобой приду. Зацелую! – И снова хихикнула и мелко, но быстро просеменила через спальню к нему, наклонилась, положила ледяные руки на плечи: – Знаешь что? Пожалуй, с поцелуями мы откладывать не станем.

Ухватила его за затылок, притянула к себе и закрыла рот своими холодными губами. Коля задергался, уперся ей в грудь, попытался отпихнуть. Дышать было трудно, воздуха не хватало, а злая девчонка никак не поддавалась, не отпускала! Он что есть мочи заколотил по плечам, по рукам, махал кулаками, вовсе уже не думая, куда придутся его удары, но она обволакивала его всего, становилась больше, сковывала его движения, обнимала со всех сторон. Не было даже возможности перекреститься, отогнать морок молитвой – видно, и вправду Смерть нельзя одолеть!

– Колька! – Кто-то выдернул его за плечи из сна, и он сел на кровати, захлопал бестолково глазами, замотал головой. – Рядом стоял Юрка с круглыми глазами, коротко дышал, часто хлюпал носом и почему-то тер колено. – Колька, ты чего?! Дурак, я чуть не помер тут со страха, пока тебя раскутывал.

– Чего? – Николай уставился на постель. Подушка забилась между кроватью и стеной, одеяло сползло на пол.

– Я проснулся от шума. Слышу, мычит кто-то с твоей стороны. Подошел глянуть, а ты мордой в подушку уткнулся, одеялом стреноженный, будто дите в люльке, и только мыкаешь. Думал, задохнешься, пока я тебя выпутывал. Да ты еще, гад, брыкнул меня прям в коленку. Больно, скотина!

– Спасибо, Юрка. Ложись, все хорошо. Кошмар просто. Давний.

За окнами уже было светло, и два часа, оставшиеся до подъема, Николай провел полусидя, щипая себя за ляжку всякий раз, когда начинал клевать носом. В результате, когда дежурные загорланили по корпусу «подъем», на тощей ноге образовался синяк.

В умывальне Коля был первым, специально долго тер ледяной водой лицо, смывая ошметки ночного кошмара, первым же выскочил из-за стола после завтрака, чуть не бегом промчался через плац к воротам.

До девяти оставалось еще четырнадцать минут, но Маша уже ждала.

Они уселись за только что выставленный столик у небольшой кондитерской. Она заказала себе марципан и кофе, он на предложение тоже что-нибудь выбрать только мотнул головой.

Пока несли заказанное, оба молчали. Маша из-под черных бровей смотрела на Николая испытующе и будто бы даже насмешливо, а он нахохлился, как снегирь на рябиновом кусту в Крещение, сложил на груди руки и старался глазами с ней не встречаться, считал проезжающие мимо экипажи. На двадцать четвертом – скрипучей телеге, запряженной в толстозадую кобылу, которой лениво правил бородатый мужик в войлочном котелке – наконец-то принесли пирожное и кофе. Маша откусила кусочек, сделала глоток и отодвинула от себя угощение.

– Ты всерьез вчера грозился ее убить?

– Вчера – всерьез. А сегодня не знаю.

Маша замолчала, уставилась куда-то над его плечом, так, что невольно защекотало между лопаток, захотелось обернуться. Но она заговорила, и стало понятно, что смотрит она в свои воспоминания:

– Мама была еще жива, когда… Когда отец сошел с ума от этой гадины. Сорок дней еще не прошли, как он ее сосватал. Я не верю в привороты, но тут как будто она его привязала к себе, приворожила. Он за все время ни разу на могиле у мамы не был, с самых ее похорон и до своих. Да мне кажется, что если б она велела, он бы и на похоронах не появился. – Она глотнула кофе, закашлялась, сделала еще глоток. – После свадьбы ему все в спину пальцами тыкали, мол, совсем на старости лет спятил, а он только улыбался, как блаженный. То локоток ей поцелует, то усами в ухо уткнется, что-то нашептывает. А она хихикает, жеманничает. А по ночам не уснуть было, я под две подушки голову засовывала и все равно слышала их. И ведь все в маминой постели. В мамином доме. Это же мамино все, ее наследство!

Маша стукнула кулачком по столу так, что чашка подпрыгнула и опрокинулась, по скатерти расползлось темное пятно.

Пока официант убирал чашку и менял скатерть, они снова молчали, но только он отвернулся от стола, как Маша снова зашептала:

– Знал бы ты, как я ее ненавижу! Она всего меня лишила, а может еще и без гроша оставить! Ушлет куда-нибудь после гимназии и будет здесь проматывать матушкины деньги. Давай убьем ее? Я знаю как!

Николай отшатнулся – не врет и правда хочет убить.

– Я все придумала! Она же любит ванны принимать. Если собирается нежиться – с утра Стеше говорит, к которому часу готовить. Розовые лепестки, свечи, патефон заводит. Я подменю свечи, я купила в китайской лавке специальные, сонные. Она уснет, и ты ей вены вскроешь. Никто на нас не подумает.

– Ты сумасшедшая, – пробормотал Николай. – Ты понимаешь, что ты сошла с ума?

– Пока еще не сошла. Но если эта тварь продолжит в родительской постели под кобелями стонать, то точно сойду! А ты что, трусишь? Тебя она разве с ума не свела? – Юноша промолчал. – Трус! А еще мужчину из себя изображал! Мальчишка! Все вы только и