Я же была в полном восторге. И от ректора, и от абсолютной неприложимости термина "наслаждение" к нашим штатным галерочникам. Ни один из них, по виду, никогда не мыл голову и не чистил зубы, особенно главные. Главных было двое-трое. Впоследствии у двоих самых главных было по красивой жене и по трое-четверо детей. Бр-р-р...

Выходим за порог, впереди, как и обещал ректор, большая-пребольшая новая жизнь. Новая, как не знаю что. Слов нет какая новая. Весна. Вечер, потом ночь. Страшно. Хочется ухватиться за что-нибудь неускользающее, крепкое, более крепкое, чем эта слишком новая жизнь впереди...

И мне опять снится З. И опять складывается стихотворение, обломки которого я нахожу в своей голове утром. Зуд. Зелье. Злюка. Зануда. Зависть. Зима. Ужасно: я просыпаюсь с чувством исполненного поэтического долга, но результата опять нет, рассыпался, стихотворение сбежало, а я даже не помню, что и кто меня вдохновляет во сне.

Я еще ведь маленькая была и не знала, что ночные стихи чаще всего забываются. Но тогда, промаявшись с шестью уверенно сохраняющимися после каждого сна словами, я решила записать их на чем-нибудь нетривиальном. Не на бумаге, не на заборе, а... Надо подумать. Тут как раз зашел человек в брюках и сказал, что давно хотел мне сказать, что он...

Понятно, говорю, оставайся, мне терять нечего, только сначала сними штаны и ляг на живот.

Он удивился и сделал это. Я взяла шариковую ручку, села рядом и красивым шрифтом вывела на его крепких ягодицах, весьма удобных для письма, затерзавшие меня слова.

- А затем? - спросил он, переворачиваясь на спину и демонстрируя мне выгнувшийся дугой от яростного напряжения розовый предмет.

- Все нормально, - отвечаю я, раздеваясь, - я просто никак не могу вспомнить одно стихотворение. Спасибо, что зашел, это поможет...

И сажусь на него.

Потом, когда он открыл свои янтарные глаза, я удивилась их печальному выражению и спросила, в чем причина.

- А в том, - ответил он, - что я никогда раньше не ощущал ничего подобного с женщиной.

- А подробнее? - говорю я, не выпуская из себя его слабеющее естество.

- Подробнее примерно так: ты ювелирно делаешь это, придраться невозможно, но во всем, в каждом микрошевелении твоего тела - читается один короткий ясный крупнокегельный текст: "Я не люблю тебя". Как тебе это удается?

Смотрю на его золотую бороду, на крупную медногривую голову, любуюсь, а потом объясняю:

- Я это впервые решилась транслировать. Извини, что попался именно ты. Красивый ты, хороший, сильный, литое тело, голова просто чудо как хороша. Я не тебя не люблю. Я вообще больше не люблю.

- А его любила? - спрашивает он и очень точно попадает в имя.

- В том-то и дело, - говорю я грустно, - что настоящая любовь должна быть нужна не только двоим, а всем вокруг. А нас кто только не пытался разорвать. И разорвали. Бороться за свою любовь нельзя. Если мы встретились сейчас, значит, мы и раньше встречались. Может быть, сто или тысячу лет назад. Значит, мы должны без раскачки и подготовки узнать друг друга. Мы-то с ним узнали друг друга, но, по-моему, я лучше это поняла. А он еще не был готов к очевидности этой встречи, молод был еще. Глуп.

Мы оделись и сели за стол чаю попить. Мой золотистый гость откусил кусочек сладкого пряника и смотрит в окно. Там все сияет и светится.

- Я скоро в армию ухожу, - говорит он неожиданно.

- Как же тебя нашли? Ведь ты уже слишком взрослый.

- Видишь, - замечает он, - как ты погрузилась в себя, что даже слышать перестала. Я ухожу в армию сам. Добровольно. На срочную службу. На два года. Злой я стал. Зима была тяжелая. Женился было - развелся через тридцать шесть дней. Зануда попалась, хотя и красивая. Начал пить - зелье не помогло. Зуд страшный где-то прямо в сердце. Словом, перестал я себе завидовать. Не то чтобы скучно, а пора куда-нибудь пойти. Вот ты, например, куда теперь?

- Еще не знаю. Мой муж тоже уходит в армию через две недели. Но не добровольно. А мне пока некуда идти. К свекрови не хочу, это смешно при нашем раскладе. Любить не могу, но это ты уже знаешь. Завидовать не умею, злиться тоже. Деньги пока есть, наследство получила.

Допили чай, вместе помыли посуду, крошки с клеенки прибрали, легли на диван, обнялись и заснули.

- В вашем З, дорогая Ли, мне послышалось что-то очень знакомое. Я его уже где-то видел, - заметил ночной попутчик.

- Да, конечно, но я не признаюсь.

Габриэль посмотрел на свои наручные песочные часы и встал:

- Господа. Сударыня. Мистер Фер. Я вернусь. Неотложное дело призывает меня в девятнадцатый век. Это мигом. Простите. Я уверен, что до окончания алфавита я успею.

- Я тоже в этом уверен, - усмехнулся ночной

попутчик. - Ступай. Вы не возражаете,

сударыня?

Ли махнула рукой в сторону замороженного окна.

- Он летит поправить мне боа на плечах. Я слишком закрутилась в вальсе.

- Я знаю, голубушка, - сказал ночной попутчик, - это я наступил на шлейф вашего платья, вот и боа покосилось. Я вредный. Но поправить надо.

Габриэль сделал вид, что ничего не слышал. Он отступил к отворившейся двери троллейбуса и исчез.

- Слава тебе... - неосторожно начал ночной попутчик.

- Кому, простите? - осведомилась Ли.

- Не цепляйтесь к словам, - почти рассердился Люцифер. - А то вам назначат три буквы вне

очереди.

- Не волнует, мистер Фер.

- Назначаю.

- Да пожалуйста...

* * *

Ещё один сон.

Москва. Кремль. Декабрь. Очередной съезд народных депутатов Российской Федерации. Голосование по случаю снятия с должности исполняющего обязанности премьера. Перерыв. Перекошенное гневом лицо снимаемого. Он еще не верит, что проголосуют. Но уже готов мстить.

Я смотрю на все это с гостевого балкона.

В зале тепло, но меня знобит. Надо куда-нибудь пойти, может быть, подальше отсюда. Наэлектризованная обстановочка. Страшно и хорошо. Но пойду, пойду.

Холеные лестницы. Обезумевшие работники прессы ежедневной чуть не сбивают с ног работников прессы еженедельной. Ковровые дорожки. Георгиевский зал. Вкусно пахнет из буфета. Ларьки с заморскими игрушками для елки. Надо бы лампочек купить, думаю я, но иду мимо, в гардероб, решительно одеваюсь, выхожу во двор и вижу Архангельский собор.

Небо серое, снежок падает, легкий ветер гоняет по брусчатке чистую кремлевскую поземку. Куда я?

Что-то подталкивает в спину, но куда? Я внезапно обнаруживаю, что сегодня пришла на работу в белом пуховом платке вместо обычного черного шарфа. Немного странно: ведь я никогда ничего не надеваю на голову. В любую погоду. Почему я взяла этот нежный ажурный платок?