небытие, что здорово сбивает координацию действий. – Здесь все по-другому. Это тебе не с урока сбежать или вместо занятий музыкой пойти в футбол играть на пустырь. Там что, только замечание в дневник запишут или в кино пару недель запретят ходить. А тут… Не, я лучше здесь поиграю.

– Прости, не верю, – покачал головой я. – Хоть ты десять раз мне одно и то же повтори, а все равно шастаешь ты по территории кладбища. Причем по тем лазам и тропинкам, которые никто не знает. Не может по-другому быть. Знаю, что говорю, сам таким был.

– А докажи! – хитро глянул на меня пацан.

– Вот ты вредный, – вздохнул я. – Некрасиво прозвучит, но с таким подходам к людям что бы из тебя выросло?

– Что-то да выросло бы. – Мальчишка заложил руки за спину и качнулся на пятках туда-сюда. – Вот ты взрослый, и чего? Бродишь по ночам у кладбища. Нормальные люди так не поступают, они чаю напились и телевизор сейчас глядят. А ты… Как там тебя?

– Ал… – на автомате начал отвечать ему я, только в самый последний момент сообразив, что чуть не попался в банальнейшую ловушку. – Ах ты, маленький паршивец!

Мальчишка текуче скользнул к решетке, задрал свое лицо вверх и очень не по-доброму улыбнулся. И ведь что примечательно, детской непосредственности больше не наблюдалось. Нет, лицо осталось тем же, но черты как-то заострились, а глаза… Это были два черных провала. Не скажу, что мне стало не по себе, такими вещами меня теперь не напугаешь, но в целом впечатляет.

– Ты хорош, – признал я. – Ловок. Чуть не поймал меня.

– Жаль, что не поймал, – еще сильнее, прямо как Петрушка какой-то, раздвинув губы в улыбке и став неуловимо похожим на очень-очень ядовитую змею, звонко ответил мальчуган. – Напялить на себя шкурку Ходящего близ Смерти было бы весело. Надоели уже пьяные и старушки, с ними неинтересно, потому что все это слишком просто. Да еще вечно их причитания слушать приходится: «отпусти», «что со мной?». Всегда одно и то же. А ты – совсем другое дело.

– Не по плечу тебе моя шкурка, – поднял я воротник куртки. – Мало каши при жизни ел.

– Я вообще при жизни почти ничего не успел, – поделился со мной призрак. – Спасибо папе, это его стараниями я сюда, на кладбище, попал. Тут и застрял.

– За что же это он тебя так? – заинтересовался я.

– За сестрицу младшую, – охотно ответил мальчишка, из глаз которого постепенно исчезла чернота. – Сводную. Орала очень, особенно по ночам, спать мне не давала. А у меня учеба, кружки, футбол, стенгазета. К походу мы всем классом готовились еще, тоже времени много уходило. За день набегаешься, а ночью как начнется эти «аааа», «ааааа» – сил нет. Вот я ее и напоил снотворным. А она возьми да и помри.

– Жесть, – впечатлился я.

– Чего? – пацан недоуменно глянул на меня. – При чем тут жесть?

– Не суть. А папаша, значит, не простил?

– Это все мачеха, – хмуро пояснил он. – Она после похорон Аленки его накрутила, вот он меня и задушил. Отец же вообще никогда не пил, даже в экспедициях, когда своих студентов на практику возил, а тут целую бутылку выдул. Мачеха в крик, меня ругает, мол, «его даже не посадят», «он теперь и нас убьет», отец сидел, сидел, а после в горло мне вцепился. Я только ногами подергал, описался – и все.

– Н-да, – я почесал в затылке. – Невеселая история.

– Я его тут ждал, – показал на заросшую травой могилу с покосившейся оградой он. – Поговорить хотел. Сказать о том, что Аленку мне вообще-то жалко. Любить мне ее было не за что, но убивать ее я и не думал. Хотел, чтобы уснула и не орала. Вот мачеху – ту да! Она ж меня ненавидела, и я ее тоже. А сестренка – она при чем? Только не получилось ничего. Не пришел отец сюда, видать сразу в другое место отправился. И мачеху не дождался. То ли она жива до сих пор, то ли в другом месте ее схоронили. Я, когда в чужое тело подселялся, пару раз звонил в нашу старую квартиру, но там другие люди теперь живут.

Посадили твоего отца, скорее всего, причем надолго, а там он, видать, капитально раскаялся, раз сюда не попал. При советской власти (а эта жуткая история, судя по тому, что говорит мальчишка, случилась сильно не вчера) детоубийство классифицировалось как одно из самых тягчайших преступлений, я про это читал в «Дзене». Ну а вторая жена, к примеру, из мест не столь далеких его ждать не стала, быстренько разменяла квартиру, а после заочно развелась.

А может, и вовсе его расстреляли, а тело в безымянной могиле зарыли.

– Хотел даже доехать, глянуть что да как, может, попробовать найти, где мачеха живет. Ну, если жива до сих пор, – продолжал тем временем парень свой рассказ. – Но далеко от кладбища отойти не могу, даже в чужом теле. Тут мое место теперь.

– Может, оно и к лучшему? – предположил я. – Лет-то, похоже, прошло немало. Даже если найдешь ты ее, и что?

– Так убью, – просто и буднично произнес он. – Я живым время от времени мечтал, чтобы она умерла, а теперь мечтать неинтересно. Теперь по-настоящему хочется. Ее и еще кого-нибудь.

И я как-то так сразу ему поверил. Этот – убьет. Просто так, для удовольствия.

– Ладно, поболтал бы еще, но времени нет. Мне к вашему Хозяину надо спешить, он меня давно ждет, – сообщил ему я. – Так что ты все же Орепьева позови.

– Через два пролета крайний слева прут решетки снимается, его цветочники выпилили, – ткнул пальцем влево мальчишка. – Тебе внутрь попасть надо? Ну и чего бегать туда-сюда, как на физкультуре? Только потом обратно вставь как было, хорошо?

«Цветочники», надо полагать, те предприимчивые ребята, которые ночью с могил забирают живую и пластмассовую флору, которую туда днем посетители положили. Что же до проявления заботы о них со стороны этого мальчугана… Не думаю, что дело в его доброте или