Но в нашей лаборатории Гарри, Эмма и я чаще всего думаем об одном и том же (за исключением ситуации с поддержанием баланса между здоровьем Эммы и ее загруженностью работой). Стоит нам троим уйти из «пузыря», как напряжение сразу пропадает. Гарри заключает меня в медвежьи объятия, Эмма присоединяется к нам, и я прижимаю ее к себе.

– Мы сделали это, – говорит Гарри. – Ты можешь поверить?

– Я нет, – шепчет Эмма. – Я выходила в космос, надеясь, что моя работа однажды приведет к созданию человеческой колонии. Но то, что происходит сейчас, – контакт с чужеродной формой жизни – это просто за пределами моих самых смелых мечтаний.

Я рад снова видеть ее такой: радостной, воодушевленной, словно она вернулась в детство.

Это лучший момент за долгое-долгое время.

* * *

До возвращения исследовательского зонда я с трудом могу заснуть.

Мы снова в «пузыре», смотрим, как он появляется на большом экране: внешне зонд выглядит просто как маленький астероид. Посредством коммуникационных панелей Мин передает зонду указания по стыковке, и, пролетев мимо нас, тот скрывается в открывшемся шлюзе, который мы специально для него приготовили. Когда внешний люк закрывается, в отсек вплывает Идзуми, одетая в свой скафандр. Она подключает зонд к кораблю, и программа, написанная Линой, сразу же начинает скачивать новые данные.

– Не ждите меня, – говорит Идзуми по радиосвязи, понимая, насколько мы все хотим увидеть артефакт, а сейчас каждая секунда на счету.

Пальцы Лины порхают над клавиатурой, обрабатывая полученные с зонда данные. На экране появляется видеозапись с камеры, и все взгляды тут же приклеиваются к нему. Отсек заполняет тишина.

На экране мы видим, как вдалеке появляется Бета. Солнце светит зонду в спину, освещая переднюю часть артефакта. Предыдущее фото было сделано сзади, и на фоне яркого Солнца он казался просто темным размытым пятном. Чем ближе зонд к Бета, тем больше меня удивляет внешний вид артефакта. Во-первых, его размер и форма. С такого ракурса он кажется круглым, но пока непонятно, видим ли мы шар или торец цилиндра. Но он огромен – наверное, больше одного-двух километров в диаметре. В правом нижнем углу экрана мы видим расчеты, производимые зондом.

Я почти угадал.

Зонд подлетает ближе под небольшим углом, а не лоб в лоб, и камера фокусируется на гранях артефакта.

Я сижу, открыв рот от удивления, а сердце начинает биться чаще. Это не круг, а шестигранник. Гигантский шестигранник. Этот факт для меня – словно кузнечным молотом по голове.

Эмма замечает, что я с трудом борюсь с головокружением. Видя ее вопросительный взгляд «Что случилось?» я едва качаю головой, надеясь, что больше никто не обратит на это внимания.

Зонд еще ближе, и мы можем видеть, как солнечные блики играют на поверхности Бета. Кажется, что мы смотрим на озеро, сверкающее в утренних лучах. Или как будто матовое море обсидиана бьется в шестиугольные берега. На плоскости нельзя увидеть никаких линий или выступов.

По-моему, я знаю, что будет дальше, но боюсь это увидеть. В этот раз я боюсь оказаться правым.

Когда зонд пролетает вдоль артефакта, на экране замирает изображение боковой стороны артефакта. С такого расстояния он кажется очень тонким, как парус на фоне Солнца. По оценкам зонда, глубина поверхности составляет около трех метров, и при мысли об этом мне становится не по себе. Нужно собраться.

Форма артефакта и есть ключ к пониманию того, что мы сейчас видим. Шестигранник. В природе такая форма встречается не просто так: пчелиные соты, глаза насекомых…

Почему шестигранник, а не круг?

Потому что круги нельзя соединить.

Вот и все.

Что это значит для человечества, я пока не могу сказать. Но вот гипотеза у меня есть, и она довольно безрадостна.

Изображение на экране снова приходит в движение, демонстрируя заднюю часть Бета. Никаких знаков или отметок, только еще один таинственный бассейн, на котором, правда, уже нет отражений. На фоне космоса его можно было бы вовсе не заметить, если бы Солнце не подсвечивало грани.

На экране бегут строчки данных, которые тут же начинает зачитывать Лина.

– Все тесты на излучение негативны. Что бы это ни было – оно идет бесшумно, как и мы.

– Давайте обсудим, что мы только что видели, – говорит Мин, как только видео заканчивается.

В глубине души я боюсь повторения яростных споров. Григорий спрашивает, может ли артефакт быть живым, например, как гигантское насекомое. Сам Мин предполагает, что это часть потерпевшего крушение корабля. Шарлотта, в свою очередь, настаивает на том, что объект, чем бы он ни был, может общаться, а значит – обладает интеллектом.

Глубоко задумавшись, я с трудом могу услышать свое имя. Один раз, два, три… Мин зовет меня.

– Джеймс, Джеймс!

– Да, я тут.

– Ну, что думаешь?

– Я думаю… мне нужно время.

Следует долгая пауза, которая прерывается голосом Гарри:

– Мне тоже. И вообще, я думаю, что это для всех нас будет отличной идеей.

* * *

Когда мы возвращаемся в лабораторию, Эмма отводит меня в сторону.

– Ты что-то знаешь.

– Возможно… А может, и нет.

– Джеймс, скажи мне.

Я не могу ей сказать до тех пор, пока сам не буду уверен.

– Нужно больше данных.

* * *

Дополнительные данные мы получаем через десять часов, что на четырнадцать часов опережает график. Мои худшие страхи подтверждаются.

– Скаут вернулся от Бета, – говорит Мин своим неизменным спокойным тоном. – А коммуникационный зонд, обменявшийся с артефактом цифрами Фибоначчи, по-прежнему не отвечает.

– Неисправность? – спрашивает Шарлотты.

– Возможно, – тихо отвечает Гарри.

– Скаут вернулся рановато, – переходит к сути дела Григорий.

– Да, – кивает Мин. – Он двигался к Бета, когда встретил потерявший управление коммуникационный зонд.

– Сколько было времени?

Мин в непонимании поднимает брови.

– Когда он, – Григорий с трудом подбирает слова, – стал неактивным?

Мин бросает взгляд на планшет.

– Как только установил первый контакт.

С трудом сглотнув, я стараюсь не показывать своих эмоций. Я чувствую себя так же, как в тот день в суде, когда судья приговорил меня к тюремному заключению без права на условно-досрочное освобождение. Впрочем, есть одно отличие: сейчас я не единственный несправедливо обвиненный. Со мной вся человеческая раса, чье преступление заключается только в том, что ее угораздило родиться не на той планете не в то время.