— Меня уже бесят твои гипотетические вопросы!

— А это не гипотетически. В общей сложности за прошлый месяц я отправил на тот свет полсотни людей или около того. А за всю свою жизнь я убил столько, что уже не сосчитать и примерно.

— Хватит! Не смешные у тебя шутки.

— А это не шутка. И ведь я не перестану. Вот и выходит, защитив меня, ты подпишешь смертный приговор еще неопределенному числу лиц. — Он затушил окурок в пепельнице и собрался уходить.

— Дай мне, пожалуйста. — Араки намекал на сигарету. Себ остановился, достал ему сигарету и позволил прикурить ее. Первая же затяжка обожгла горло, он закашлялся и, облокотившись на ограждение балкона, затянулся еще раз. — Я знаю одно — иначе я поступить не смогу. Если тебе понадобиться помощь, я не отвернусь от тебя, но я имею право знать, какие причины тебя на это толкают.

— Если бы я их не убил, они бы убили меня.

— Но зачем им это?

— Потому что я — Альфа, или забыл уже?

— Альфа, Бета… Как меня бесит уже это деление. Все мы — люди. И все мы хотим одного.

— И чего же?

— Счастья.

— Счастья, говоришь? А что если для одного счастье — это тихая семейная жизнь, а для второго — всадить первому пулю в лоб? Каждому хочется разного, и нередко эти желания взаимоисключают друг друга. И как, ты мне скажи, всех их сделать счастливыми?

— И все равно. Все мы люди, я уже говорил, и ты тоже. Тебе так же страшно, как и мне, так же больно.

— И тут-то ты промахнулся. Я себя человеком не считаю, и в этом мире много людей такого же мнения. Альфы — не люди.

— Я вижу перед собой человека. — Он пристально посмотрел на Себастьяна. — Что бы ты ни говорил. И вообще, давай закроем эту тему, а? — Он устало вздохнул и затушил сигарету.

— Закрыть-то закроем, но, получается, мы на двух разных сторонах. Ты будешь спасать людей, а я убивать. Рано или поздно до тебя дойдет, что я — не благородный рыцарь. Я вообще не благородный. Я — убийца. Как ни посмотри, в твою систему ценностей не вписываюсь. И когда ты это осознаешь, то сам направишь на меня оружие.

— Не будет такого. — Они вошли обратно в теплую комнату.

— Посмотрим.

Себастьян не пошел к дивану обратно, а свернул к лестнице.

— Ты куда? — удивился Араки.

— Я спать. Слишком много выпивки.

— Ясно. Спокойной, что ли.

Себастьян поднялся по лестнице. Араки резко почувствовал себя брошенным. Неловко как-то вот так стоять посередине комнаты, не зная уходить или что. Вдруг белобрысый вновь появился на лестнице вместе с одеялом и подушкой и сразу запустил ими в Араки с лестницы. Поймав их, Араки недоуменно уставился на него.

— Можешь играть, ты мне не помешаешь, звукоизоляция, к счастью, в доме неплохая. Спать ложись на диване. Уйти можешь, когда посчитаешь нужным. Ни футболок, ни пижам по размеру тебе у меня нет, уж извини. И спокойной ночи, — сказал он и окончательно ушел.

Хиро постоял посредине комнаты какое-то время, а после, закинув подушку с одеялом на диван, сел в кресло. Ему, правда, можно остаться на ночь? Можно играть в приставку, и Себ не против того, что он находится в его квартире? Он никогда ни с кем из сверстников не общался так близко. Для него это настолько непривычно, что напрочь сбивает его с толку. И как следует себя вести? Что можно, а что нельзя? А сутра Себ не передумает? Он может теперь называть его другом или нет? На пьяную голову размышления об этом давались тяжело, он постоянно отвлекался на что-то другое, и в результате ни к чему путному так и не пришел. Он включил приставку, но поиграть особо не вышло. Большинство игр, которые он запускал, были либо слишком сложными для него, либо с очень непонятным управлением, либо играть в них нужно в компании. В результате он в полной мере разочаровался в столь заманчиво разрекламированных персонажах, графике и геймплее. Выключив приставку, он еще раз от безделья бросил беглый взгляд на фото. Ни разу Себ так не улыбался в его присутствии. Да что там говорить, он вообще ни разу не улыбнулся. Всегда с каменно-ледяным выражением лица, будто статуя. Он думал, что Себ — человек такой, которому совсем не свойственны обычные человеческие чувства. Что-то вроде киборга. В него просто не заложена такая функция. Он понимал, что это глупая мысль, но то, с каким холодным расчетом тот принимал решения касаемо человеческих жизней, как холодно относился ко всем окружающим, к их чувствам, переживаниям, как ходил всегда с таким видом, что все ему безразлично, поневоле навевало именно эту мысль. В каком-то смысле на балконе он ему соврал. Он не считал его полностью человеком. Точнее не совсем человеком, а пустой оболочкой человека. Так как любой человек что-то да чувствует, несет в себе какие-то страхи, желания, эмоции, а он полностью пустой. В нем ничего нет. Он заметил это еще в первую встречу, да только осознать получилось только сейчас под воздействием хмеля. Но это фото… Оно доказывало обратное. Он — человек. Он умеет радоваться, судя по фото, он может быть счастлив. Возможно, он так хорошо скрывает все эмоции. А возможно, все это было когда-то, когда-то он смеялся, радовался и был счастлив, но по какой-то причине это прекратилось, и он стал вот таким. Кто знает?

Настроение от этого стало хуже некуда, и он решил ложиться спать. На узком диване ему было некомфортно. Вечно что-то мешало, то спинка дивана, то его собственная рука, которую некуда было деть. Долго он ворочался, пытаясь найти более-менее удобную позицию, но даже когда он ее нашел, сон долго к нему не приходил. Голова шла кругом не только из-за алкоголя в крови. Он просто не мог выкинуть из головы все то, что сегодня пережил. И каждая сцена, каждое слово, проносящееся в мыслях, выдергивали его из сна липким чувством страха.

Когда, наконец, он провалился в объятия Морфея, на улице во всю уже заступил рассвет, запели птицы, и понемногу оживал сонный город. Это было чуткое, легко нарушаемое, тревожное сновидение. Вокруг была непроглядная густая темнота. Он не видел ничего, ни своих рук, ни ног, ни тела. Ничего. Он только знал, что находиться в каком-то помещении. А темнота, казалось, начала сгущаться и превратилась уже во что-то хорошо осязаемое. Сначала будто во что-то податливое вроде воды,