— Он сейчас тоже в Осетии работает?

— Да нет, сняли его тогда сразу же. Говорили, нельзя такдействовать — ты коммунист, а выбежал на площадь с пистолетом. Через три месяцаначались осетинские события. А потом его внук — наполовину осетин, наполовинугрузин, — застрелился. Просто потому, что не знал, за кого ему идти воевать. Замать осетинку или за отца грузина. А сколько таких несчастных в Сухумиосталось!

— Мне это знакомо, — глухо ответил «Дронго», — видел вАзербайджане, в Карабахе.

— А про них я вообще не говорю. Там столько тысяч людейпострадало.

Сколько смешанных семей было. Армяно-азербайджанских. Толькомы здесь приняли сотни две семей. А сколько их распалось, даже не представляю.

— Батоно Автандил, вы умный человек. Неужели это никогда некончится?

Ведь все это безумие. Неужели люди будут по-прежнему такненавидеть друг друга?

Выпитое вино било в голову, и он говорил больше обычного.

— Вы подумайте, во что превратился наш Кавказ, — он так исказал «наш», — миллионы людей мучаются, страдают, бегут из своих домов. Тысячиубитых, десятки тысяч раненых. Миллионы беженцев. Почему? За что? Кто-нибудь заэто ответит?

Нам говорят — виноваты Ленин и Сталин, плохо границынарезали в двадцатые годы.

Но их уже шестьдесят лет нету. Хорошо, — поправился он, —Сталина нет всего сорок лет. А он до сих пор во всем виноват. Когда же этонаконец кончится?

Говорят, мы дикие, поэтому убиваем друг друга. Но вцивилизованной Англии, в Северной Ирландии, католики и протестанты столько летубивают друг друга. У них тоже Сталин виноват? В Югославии, понятно, нашливиноватого. Иосиф Броз Тито там был, диктатор. Когда все это кончится?

— Не знаю, — растерянно ответил Автандил, опираясь наперила, — ничего не знаю. Знаю только одно. Если ты любишь свой дом, это незначит, что ты должен сжечь дом соседа своего. Если любишь свой народ, это незначит, что все остальные народы дрянь. Вот у меня какая философия. Пошли питьчай, а то поговорим еще немного, и я плакать начну. У меня в Кутаиси сына убиливо время гражданской войны, — он вдруг всхлипнул, — ты ведь даже не знаешь,какая это боль, какая рана. Мой мальчик погиб здесь, на своей земле, от руктакого же грузина. Что может быть страшнее?

Из сада слышались веселые голоса гостей.

— Иногда ночью его во сне вижу, — продолжал Автандил, —словно приходит ко мне и как ты, спрашивает — за что? Почему, папа, мы,грузины, убивали друг друга? И я не знаю, что ему ответить. Такие у меня сны,дорогой. Вот почему я так радовался, когда ты вернул сына Давиду. Вот почемутак принимаю тебя. Ты великое дело сделал, почти как ангел. А такие вещи незабываются. Если бы мне хоть кто-нибудь вернул моего сына…

Он вдруг, не сдержавшись, заплакал.

— Прости, дорогой, прости меня, — повторял Автандил, —никогда не плакал, а сегодня вот в первый раз. В первый раз с того дня, какпотерял моего мальчика. Прости меня.

«Дронго» отвернулся. Бывают случаи, когда нужно простомолчать. Перед лицом такого горя становились мелкими и ничтожными все егозаботы, вся продуманная операция с Шалвой Руруа, все их усилия противконтрабандистов.

Старик был прав: смерть во время гражданской войны — самоестрашное бесчестье и горе. Ибо сыны народа гибнут от рук братьев своих. Это каккара небес, словно проклинающих этот народ.

Они вернулись в сад, и никто даже не заметил их отсутствия.Лишь Тамара недовольно дернула плечами. Она понимала, что разговор шел и о ней.Но увидев глаза Автандила, словно что-то поняла и ничего больше не спрашивала.

Домой они возвращались на рассвете в автомобиле Автандила.Тамара беспрерывно курила, не пытаясь что-либо сказать.

Уже у самой гостиницы «Дронго» спросил ее.

— Куда вас отвезти?

Она повернула наконец голову, взглянула на него, дернулась,словно собираясь сказать какую-то гадость, открыла рот и снова закрыла его.

— Куда хотите, — безразлично сказала женщина, — мне всеравно.

— Тогда ко мне, — на этот раз она посмотрела на него болеевнимательно, но опять ничего не сказала.

В вестибюле кроме двоих заспанных дежурных, никого не было.Они поднялись наверх в лифте, причем она все время стояла спиной к нему, словноАвтандил, раскрывший ее тайну, сделал нечто неприличное. А «Дронго» невольноприсутствовал при этом.

В коридоре она шла первой, даже не оборачиваясь на идущегоследом «Дронго». Словно все давно было решено.

Несмотря на выпитое вино, он понимал, что в эту ночь всевстало на свои места. Отар Пагава теперь будет знать, что Роберт Кроу другсамого премьера и не посмеет больше здесь появиться. А Шалва Руруа получитинформацию, что приехавший журналист действительно не имеет никакого отношенияк напавшим на его катер бандитам.

Они вошли в номер, сохраняя молчание. Ни слова не говоря,Тамара прошла в ванную комнату. Он сел в кресло, пытаясь собраться с мыслями.Чудесное появление Автандила, конечно, избавило его от целого ряда проблем, ноне приблизило к решению главной задачи. Он должен был узнать, кто именнонападал на людей Руруа два дня назад. И кому выгодно захватить контроль надБатумским морским портом. На эти вопросы он по-прежнему не имел ответа.

Из ванной комнаты вышла Тамара. Она была по-прежнему вбрючном костюме.

Сумочку она аккуратно повесила на ручку двери. Он не удивился.Ожидать чего-то большего было бы глупо.

— Хотите вина? — спросил он у женщины.

— По-моему, мы выпили достаточно, — она смотрела ему прямо вглаза.

— Да, — вынужден был согласиться он, чувствуя, как гудитголова.

Грузинские вина имели одну потрясающую особенность. Их можнобыло пить литрами, совершенно не испытывая при этом опьянения. И лишь затемвино, словно кузнечным молотом, било сначала по ногам, затем по руками и,наконец, по голове злоупотреблявшего этим нежным благодатным напитком несчастного.

Он уже находился в первой стадии, когда ноги фактическиотказали ему.

Теперь кузнечный молот должен был ударить по рукам. Тамарабыла в лучшем положении. Во-первых, она столько не пила, во-вторых, она четкознала свою норму. Теперь ему приходилось даже опасаться, что женщина можетзахотеть остаться у него в номере. В таком состоянии он был явно не в форме и влучшем, случае мог заснуть у нее на плече.

Она, видимо, это почувствовала. Как, впрочем, любая женщиначувствует, когда мужчина страстно желает обладать ею, а когда равнодушен.Словно испускающий неведомые волны, мужчина-охотник притягивает к себе женщинукаким-то особым запахом, состоянием, в котором он находится, словно егобезумный хаотичный порыв имеет четкую форму энергетического коридора, в которыйпопадает женщина, и из которого она уже не может выбраться. Как, впрочем, инаоборот. Но в противном случае энергетические коридоры бывают не такойинтенсивности и частоты.