– Господи, да вы, наверное, экстрасенс.

– Нет, сын мой, ничего подобного. Хотелось бы мне иметь такие способности, это облегчило бы мой труд, учитывая то, как люди изворачиваются и кривят душой в исповедальне. Но это всего лишь огромный житейский опыт. Мне известно, как на Земле относятся к полицейским и работникам служб безопасности. И мне кажется, что ценой индустриального общества станет полный коллапс общественного сознания и морали. Урбанизация притупляет нашу гражданскую ответственность. В этом отношении Эден полная противоположность Земле, настоящий пасторальный идеал.

– Да, я думаю, вы правы. Но что делать нам, Джоселин и мне? Она буквально разрывается: больше всего на свете она хочет счастья нашим детям, но она не желает, чтобы они были счастливы здесь.

– А вы согласны с ними.

– Мне все равно, где они будут жить, лишь бы получили шанс стать счастливыми. Но не могу представить себе этой возможности на Земле, особенно теперь, когда они повидали Эден, поняли, насколько он отличается от аркологии.

– Это вполне понятно. Когда городские дети получают свободу и могут гулять где угодно, они искренне верят, что это и есть рай.

– Вы опять подчеркиваете, что Эден вам нравится.

– Как в любом человеческом обществе, здесь есть чем восхищаться и есть о чем сожалеть. Физически, материально Эден намного превосходит Землю. Подозреваю, что аргументы насчет духовного порядка вряд ли подействуют на ваших детей. Для людей моложе пятидесяти они мало что значат.

– Если бы дело касалось только меня, я бы остался, – честно признался я. – Мне хочется жить здесь. И вам это известно. Но как быть с Джоселин? Сродственная связь стала величайшим барьером между нами, как бы иронично это ни звучало. Я не представляю, что она привыкнет к этой жизни. Перед отъездом я так хорошо все спланировал. Она хотела получить должность в аппарате губернатора, у нее есть опыт административной работы в Лондоне, в Дельфийской аркологии. ЮКЭК приветствует семейные контракты. Но здесь невозможно работать с людьми, не пользуясь сродственной связью. Если я что-то и усвоил за последние два дня, то именно это. А Джоселин и слышать не хочет об имплантах, значит, ей придется целыми днями сидеть дома. Представьте, каким унижением будет для нее такая угнетающая ситуация.

– Мне понятна ваша проблема, – сказал священник. – Ваши дети не хотят уезжать, а ваша жена не может остаться. А вы любите их всех. Вы попали в затруднительное положение, сын мой, и ошибиться нельзя.

– Что же вы думаете? Должен ли я остаться и попытаться убедить Джоселин поставить импланты? Не могли бы вы это сделать, объяснить ей, что симбионты безвредны, что их употребление не нарушает папский эдикт?

– Увы, я в этом не уверен, сын мой, – печально ответил он. – Совсем не уверен. Возможно, папа допустила ошибку, сконцентрировав внимание на внедренных генах сродственной связи, а не на самой концепции. Я прибыл сюда с первой партией людей, заселявших биотоп пять лет назад. Я видел, как благодаря сродственной связи они изменились. Этот процесс почти полностью аннулирует мою роль. Им нет необходимости откровенничать со мной, для этого есть все остальные, и люди абсолютно честны в своих чувствах, сродственная связь это позволяет.

– Эта связь не нравится вам, потому что лишает работы? – спросил я, раздраженный заявлением, говорящим о тщеславии.

Я хотел помощи в решении своей проблемы, а не сожалений по поводу уменьшения численности прихожан.

– Они отворачиваются не от меня, сын мой, а от того, что я представляю. От церкви. И не только от христианства; в Эдене есть небольшая мусульманская община, они тоже отворачиваются от своего учения, а ведь мусульмане в своей преданности превосходят даже бывших католиков. Нет, сродственная связь уводит людей от Бога, от веры. Она делает их сильнее в своем единстве.

– Но ведь это хорошо?

– Я бы хотел, чтобы было так, сын мой. Но подобная самоуверенность граничит с гордыней. С абсолютным отрицанием Бога. Я не могу одобрить то, что здесь происходит. И от всей души призываю вас еще раз поговорить с детьми, попытаться показать, насколько легковесной в итоге будет их жизнь, проведенная здесь.

Я целую минуту молчал и смотрел на него, слишком изумленный, чтобы что-то ответить. Да что он может знать о сродственной связи? Что дает ему право выносить суждения? Все мои предубеждения по поводу церкви и слепой догмы вновь всплыли на поверхность.

– Я не уверен, что смогу это сделать, отче, – сдержанно ответил я.

– Я знаю, сын мой. И молюсь о даровании прозрения. Но я действительно ощущаю, как божественный дух покидает Эден. Господь наш в своей мудрости дал человеку многие слабости, чтобы мы познали смирение. А ныне эти люди ожесточают свои души. – На секунду его лицо помрачнело под гнетом тяжких сожалений, но он тотчас вернул привычную спокойную улыбку. – А теперь, прежде чем вы уйдете, сын мой, не хотите ли исповедаться?

Я поднялся, надев маску холодной вежливости. Господи, ну почему невозможно нагрубить человеку в рясе?

– Нет, отче, мне не в чем исповедоваться.

– Ты все слышал? – спросил я у Эдена, возвращаясь к своему джипу.

– Слышал.

Отзвук безграничной невозмутимости, сопровождавший ответ, успокоил меня. Отчасти.

– И что ты думаешь? Мы действительно используем ваш разум и сродственную связь в качестве успокоительного?

– Что я могу вам сказать, шеф Парфитт? Я уверен, что священник ошибается, хотя он достойный человек и желает добра.

– Да уж, сохрани нас, Господи.

– Как вы намерены решить проблему с семьей?

– Боже, я не знаю. Полагаю, ты видел меня с Хой Инь?

– Да. Ваше сопряжение зарегистрировано моими сенсорными клетками.

– Сопряжение, – пробормотал я. – Кажется, такого термина для этого акта я еще не слышал.

– Винг-Цит-Чонг объяснял, что к некоторым аспектам человеческой жизни надо относиться с величайшей осторожностью. Секс один из них.

– В этом он безусловно прав.

Я направил джип на дорогу, ведущую к полицейскому участку. Там имелось бытовое помещение, где можно было принять душ и смыть с себя ее запах. Возможно, он и выдал меня отцу Куку. А вот с помятой формой придется смириться. Если только не послать сервитора,