– Нет. Ты расстроилась из-за комнаты? Элоис, дорогая, он предложил очень хорошие деньги, тебе нужны ботинки, а комнаты на первом этаже ему почему-то не понравились. Да что с тобой?

– А почему он должен с нами завтракать? И ужинать?

– Ну… он одинокий человек… и это как-то… – Тетя теребила край рукава, и щеки ее чуть порозовели. – Это просто по-человечески, Элоис.

– Он мне не нравится, – сказала я, вставая из-за стола.

– Ты еще плохо разбираешься в людях, дорогая.

В знак протеста я смогла только дернуть плечом и уйти на улицу, к Катрине.

Катрина ждала меня у старой аптеки. Она прислонилась к кирпичной стене и взбивала рыжие волосы, чтобы они казались пышнее. Я молча встала рядом, почувствовала холодную стену.

– Привет! Ну ты поспать!

– Тетка взяла нового постояльца.

– Ну и что? Обычное дело! Кто их не берет? Эй, ты чего? Очень плохой постоялец? От него воняет?

Катрина всегда меня понимала, но теперь я и сама точно не знала, что со мной и что мне до этого бородача.

– Да нет… – промямлила я, – просто надоели эти постояльцы.

Катрина стрельнула глазами и вынула из кармана юбки курительную трубку.

– Ух ты! Откуда?

– Оставил у отца один посетитель, странный такой… А я стащила. У меня и табак есть. А?

Предложение было заманчивое. Мы еще никогда не пробовали курить. А Катрине казалось, что без этого взрослой не станешь. Трубка была красивая. Массивная, из какого-то красноватого дерева. И пахла приятно, будто бы пряностями. Катрина смотрела на меня с нетерпением, и я наконец кивнула. Моя мама вот тоже курит – тонкие белые сигареты, вставленные в длинный мундштук. Что такого?

Мы пошли к реке. Там, среди низкорослого кустарника и валунов, в зарослях бурьяна было наше тайное место. Мы часто с ней сюда приходили.

Катрина неловко набила трубку табаком, просыпав на землю больше, чем попало внутрь. Запахло вишневыми косточками, костром, дорожной пылью, мужчинами… Катрина подожгла табак в трубке, сказала хитро:

– Что скажет твоя тетушка, а, Элоис?

– Пусть нянчится со своим бородачом! – фыркнула я.

Катрина с шумом втянула в себя дым. Будто всю жизнь курила!

– Кха-кха! На! – Она сунула мне в руку трубку и отвернулась.

Я осторожно потянула. Горький дым заполнил рот, гортань, сдавил горло, мешая дышать.

– Что, не идет? – насмешливо сказала Катрина.

Я сглотнула дым, сдерживая кашель. Затянулась еще раз. Пусть Катрина не задается! Она думает, что, раз у нее есть отец и два старших брата, она все знает про такие штуки? Я все-таки закашлялась, сплюнула в траву. Катрина выдернула у меня трубку, затянулась, сделала вид, что ей нравится. Ну да, а то я не вижу, что ее вот-вот вывернет наизнанку!

– Вообще-то это гадость. И руки теперь воняют, – сказала я.

– Ну да, – выдавила Катрина, поспешно гася и вытряхивая трубку. – Мы же больше не будем, да? Просто попробовали.

Я кивнула. Катрина сунула мне в руки трубку:

– Держи на память. А то у меня все равно братья отнимут.

Я покачала в ладони теплую еще трубку, она красивая была, старинная, и спрятала в карман. Хотя если тетя ее увидит, она меня убьет.

Дома я вымыла руки с мылом, сменила одежду и даже волосы сбрызнула розовой водой. Но тетя все равно унюхала.

– Элоис? – сказала она таким голосом, когда я села за стол обедать, будто вот-вот упадет в обморок.

– Что?

Бородач тоже смотрел на меня. Сурово. Олиена ведь сказала, что он будет у нас только завтракать и ужинать! А сейчас – обед. Почему это он сидит тут, как хозяин?

– Я очень чувствительна к запаху табака, Элоис, ты это прекрасно знаешь.

Да, знаю. Первый вопрос, который она задает тем, кто хочет у нас поселиться: «Вы курите?» И никогда не берет курящих. Но я – круглая дура! – как-то забыла об этом.

– Это совершенно немыслимо, Элоис! Это невозможно! Это…

Я вскочила.

– Я ничего такого не сделала! – закричала я. И тете, и бородачу. – Я не курила! Это… это Катрина, а я просто стояла рядом!

– Сколько раз я тебе говорила: лучше бы тебе не…

– Катрина хорошая! Она моя подруга!

Я бросилась наверх. Какой смысл устраивать перед ними истерику? Они ничего не понимают! За курение тетя никогда меня не простит! Еще из дома выгонит. У нее принципы. Ей что постоялец, что родная племянница. Племянница не дочь, пусть идет на все четыре…

– Я напишу твоей матери! – устало и беспомощно крикнула мне вслед тетя.

– Пиши!

Я закрылась в комнате. Дважды повернула ключ в замке. Назло. Вообще-то тетя никогда не входила ко мне без стука, она уважала право другого на уединение. Я представила, как они сидят там в столовой вдвоем и обсуждают меня. Как тетя рассказывает ему про маму, про отца, про маминых любовников, про монастырь, про Катрину, а он говорит, что у меня это возрастное и все будет хорошо. Ненавижу их! Ненавижу этого господина Этьена!

– Господин Этьен?!

Господин Этьен постучал мне… в окно. Он спускался по стене дома на веревке. Я так удивилась, что подошла к окну. Он сделал знак, прося открыть его. И я послушалась. Хотя не надо было. Сейчас начнет читать мне нотации, что со старшими так не разговаривают, что я неблагодарная, а курение вредно для здоровья.

– Элоис, у меня к тебе просьба, – сказал господин Этьен, – поднимись, пожалуйста, ко мне, комната открыта…

Я покраснела. Наверное, он слышал, как я поворачивала ключ в замке, когда поднимался.

– …смотай веревку и закрой окно, хорошо? А то мало ли кто еще здесь умеет подниматься по веревкам в окна.

– Вы спускаетесь, а не поднимаетесь, – сказала я.

– Ну да, – улыбнулся он.

Веревка кончилась, господин Этьен оказался на мостовой и оттуда улыбнулся мне. Наверное, он не против, если в доме кто-то чуть-чуть курит.

Я поднялась в мансарду. Она стала совсем другой! Будто сменили обои и поставили другую мебель! Раньше тут было пустынно, пыльно, уютно, тут был мой уголок, где можно помечтать о чем-нибудь особенно важном… Теперь комната принадлежала господину Этьену. Узкая кровать была застелена походным одеялом, я видела такие на рынке, их продавали солдаты Пятилетней войны, калеки в основном. Стол завален всякой ерундой. Я подошла поближе. Листы чистой бумаги разных сортов и размеров лежали аккуратными стопками. Я погладила верхний лист одной из стопок. Его хотелось погладить. Чуть коричневатый, шершавый, будто не бумага, а ткань. На секунду мне показалось, что сейчас под моей рукой проявится какой-нибудь необыкновенный рисунок… Кисточки в стакане, тоже разные. Тонкие, большие, круглые, плоские, на длинных ручках и на коротких, светлые, жесткие и темные, мягкие. Я перебирала их, как струны на гитаре. Карандаши, целая куча, стояли в отдельном стакане, они были самых невероятных цветов. Я никогда не пробовала рисовать. В школе нас не учили изящным искусствам, это не для простых людей. Тетя считала, что мне хватает уроков фортепиано для того, чтобы приобщиться к прекрасному.