– Я называю это случайностью. Мы ведь не должны были встретиться, если бы не ваша просьба.

– Это все равно случилось бы рано или поздно.

Меня внезапно охватывает неудержимое желание спросить у Малика, не знал ли он моего отца, но интуиция ведет меня в другом направлении.

– У вас по-прежнему пунктик в отношении меня, доктор Малик?

– Пунктик?

Невежество не идет психиатру, во всяком случае этому.

– Перестаньте. Интерес. Страсть. Непреодолимая тяга.

– И много мужчин реагируют на вас подобным образом?

– Достаточно.

Он кивает.

– Держу пари, что так оно и есть. В медицинской школе они ели у вас из рук. Все эти врачи, которым перевалило за сорок. Они пускали при виде вас слюни, словно вы были течной сучкой.

Малик употребляет слово «сучка» так, как его употребляют собаководы, говоря об особи женского пола, находящейся в самом низу эволюционной лестницы.

– Если мне не изменяет память, вы были одним из них.

– Я обратил на вас внимание, признаю.

– Почему вы обратили на меня внимание?

– Потому что вы не были похожей на других. Красивая, очень сексуальная, пьющая, как сапожник. И еще вы умели оставаться собой в разговорах с людьми на двадцать лет старше. Кроме того, мне было скучно.

– Вам и теперь скучно?

Снова тонкая улыбка.

– Нет. Мне нечасто приходится разговаривать с кем-нибудь перед столь внимательной и благодарной аудиторией.

Я приподнимаю юбку и слегка раздвигаю колени – совсем немного, так, чтобы Малик увидел передатчик, прикрепленный клейкой лентой к внутренней стороне моего бедра.

– Всем привет! – восклицает он. – Вуайеристы, все как один.

– Если мы закончили прогулку по садам нашей памяти, то у меня есть к вам несколько вопросов.

– Валяйте. Мне остается только надеяться, что это и в самом деле ваши вопросы. Мне ненавистна мысль, что вы добровольно вызвались выступить в качестве выразителя интересов ФБР. Это было бы недостойно вас.

– Вопросы и в самом деле мои.

– В таком случае я к вашим услугам.

– Вы работаете только с пациентами с подавленной памятью?

Малик, похоже, дискутирует сам с собой, стоит ли отвечать на этот вопрос.

– Нет, – произносит он наконец. – Я специализируюсь на восстановлении утраченных воспоминаний, но также работаю с пациентами, страдающими биполярными расстройствами и «вьетнамским синдромом».

– «Вьетнамским синдромом» самим по себе или применительно к сексуальному насилию?

Очередная пауза.

– Я также работаю с несколькими ветеранами боевых действий.

– Это ветераны войны во Вьетнаме?

– Я бы предпочел не углубляться в такие подробности о моих пациентах.

Мне хочется расспросить его о службе во Вьетнаме, но время для этого явно неподходящее.

– Я собираюсь задать вам прямой вопрос. Почему вы отказываетесь сообщить полиции имена своих пациентов?

Последние следы благодушия исчезают с лица психиатра.

– Потому что я пообещал им свою лояльность и защиту. Я никогда не предам своих пациентов.

– Неужели список имен будет означать предательство?

– Разумеется. Полиция незамедлительно и грубо вмешается в их жизнь. А многие из моих пациентов – люди очень ранимые и слабые. Им приходится жить в нелегких семейных обстоятельствах. Для некоторых насилие является ежедневной реальностью. Для других – вполне вероятной возможностью, которая висит над ними, как дамоклов меч. У меня нет ни малейшего намерения подвергать их опасности только ради того, чтобы государство удовлетворило свои капризы.

– Что вы называете капризами государства? Полиция пытается остановить серийного убийцу, который, скорее всего, выбирает своих жертв из числа ваших пациентов.

– Никто из моих пациентов не умер.

– Зато погибли их родственники. Нам известно только о двоих, хотя их может быть больше.

Малик демонстративно смотрит в потолок.

– Возможно.

При виде столь явного самодовольства во мне закипает гнев.

– Для вас это не просто возможность, не так ли? Вы знаете наверняка, кто еще подвергается опасности, но отказываетесь говорить об этом с полицией.

Малик, не мигая, молча смотрит на меня, и его темные глаза ничего не выражают.

– Кто из убитых приходился родственником вашим пациентам, доктор?

– Неужели вы всерьез полагаете, что я отвечу на этот вопрос, Кэтрин?

– Пожалуйста, обращайтесь ко мне «доктор Ферри».

В его глазах я вижу искорки изумления.

– Ага. А вы действительно доктор?

– Да. Я судебно-медицинский одонтолог.

– Дантист, чтобы было понятнее.

Глаза Малика блестят.

– Обладающий большим и весьма специфическим опытом.

– И все-таки… это не совсем доктор, верно? Вы когда-нибудь принимали роды? Засовывали руку в огнестрельную рану на груди жертвы, чтобы не дать сердцу развалиться на куски?

– Вы прекрасно знаете, что нет.

– Ах да, действительно. Вы оставили медицинскую школу на втором курсе. Еще до того, как начались практические занятия в клинике.

Малик явно в восторге от себя.

– Вы позвали меня сюда для того, чтобы оскорблять, доктор?

– Вовсе нет. Я всего лишь хотел внести ясность относительно того, кто мы с вами такие на самом деле. Я бы хотел, чтобы вы звали меня Натаном, а я предпочитаю обращаться к вам как к Кэтрин.

– Может быть, мне стоит называть вас Джонатаном? Именно так вы представились мне, когда мы впервые встретились. Джонатан Гентри.

Глаза психиатра вновь застилает непроницаемая пелена.

– Это больше не мое имя.

– Но ведь оно то самое, которым вас нарекли при рождении, не так ли?

Малик очень по-европейски качает головой. Это усовершенствованный вариант жеста, который у подростков означает «думайте, что хотите».

– Можете называть меня как вашей душе угодно, Кэтрин. Но прежде чем мы пойдем дальше, давайте закончим с вопросом о конфиденциальности. Я ответственно заявляю, что готов скорее провести год в тюрьме, чем нарушить право пациента на неприкосновенность личной жизни.

Похоже, он говорит искренне, но я не верю, что этот рафинированный профессионал действительно готов сидеть в тюрьме.

– Вы готовы провести год в окружной тюрьме Орлеана «Пэриш призон»?