– А в Кирве тоже были дома-минус и дома-плюс? Или живых свидетелей уже не осталось?

– Йона! – Килиана испугал гневный тон в ее голосе, но мэр была к этому готова.

– Йона имеет полное право задать этот вопрос. Нет, не было. И если бы я могла что-то изменить, в Радоваре бы их тоже не было. Но словами горю не поможешь.

– Вытащите Андора из Мин-III. Так вы действительно поможете.

– Терпение, девчушка.

Залман смотрит на нее своим глазом, еще более мутным, чем обычно. Глаза Йоны наполняются слезами. Он назвал ее девчушкой в первый раз с тех пор, как она рассказала Флису про Мипи.

– Дай Генриетте пояснить ситуацию, – добавляет он.

Генриетте? Такое ощущение, что Килиан, Хаверс и Залман – лучшие друзья. Йона совсем перестала что-либо понимать.

– Ладно, – продолжает Хаверс. – Итак, президент вызвал меня в Радовар и поставил передо мной две задачи: чтобы город разбогател и люди были счастливы.

Йоне не удалось сдержать презрительный смешок.

Теперь в голосе мэра слышатся жесткие нотки.

– Можешь смеяться, Йона, но ты не понимаешь, что из себя представлял город десять лет назад. Нищета, отчаяние, голод, грабежи и убийства. Везде крысы, горы мусора на улицах. Хочешь сказать, сейчас хуже?

Йона кивает, а потом качает головой. Она не знает. Единственное, что она знает наверняка, это что сама она несчастна в Радоваре. И бабушка тоже. Не говоря уже об Андоре.

– Начиналось всё прекрасно. Но потом пошло наперекосяк.

Хаверс сутулится и опускает плечи, как будто из нее откачали воздух. Затем она продолжает, глядя на Йону:

– Знаешь, в чём ключ к успеху моей системы? Всё очень просто: вместе мы сила. Надо думать не только о себе, но и о семье. И о городе. Это же прекрасные идеи.

Йона притворяется, что удивлена. Зная, что перекрывает Генриетте Хаверс весь кислород, она всё же не может остановиться:

– Да? А я думала, ключ к успеху – это семейный счет. Это же гениальная идея – снимать баллы за каждую двойку в школе, за каждую минуту болезни, за каждый раз, когда портишь воздух. Вы просто даете людям табличку с баллами, запираете их, ограничиваете интернет. А перед этим запихиваете их на всякий случай под землю, чтобы они не покладая рук зарабатывали эти самые баллы – ради квартиры наверху. Хотя и там, конечно, смотреть не на что – если только вы не питаете пристрастие к бетону и заводскому дыму.

– Да нет же! Ты не понимаешь! Я предполагала, что всё это будет нужно только на первых этапах. Городу нужна была перезагрузка. Надо было убрать все нежелательные элементы, иначе бы моя система просто не прижилась. Жители Радовара должны были ненадолго пожертвовать толикой своей свободы, и я планировала отменить строгие правила после того, как всё придет в равновесие. Но когда всё уже было готово к переходу на следующий уровень, оказалось, что президент отдал город на растерзание львам.

– Львам? – переспрашивает Йона. Но мэр ее не слышит.

– Старкин и «КомВью» превратили Радовар в ужасное чудовище, – шепотом произносит она. – Коварного спрута, который питается самым мощным топливом, какое только существует, – волей своих жителей. И если попытаешься отрубить одно щупальце, он немедленно вырастит на его месте еще два.

Йона уже ничего не понимает. Вместо того чтобы рассказывать о том, что происходит в городе, мэр несет околесицу о львах и чудовищах.

Килиан опять берет ее руку и уже не выпускает.

– Йона, мама уже много лет не хозяйка Радовара. Хозяева – это Старкин и его Серая Бригада.

Чудовища? Старкин? Комната начинает плыть перед глазами. Йоне кажется, что стул под ней накренился. Она быстро хватается за стол.

– Достаточно. – Залман встает из-за стола. – Девчушка приехала только час назад, она измученная и голодная. Сперва ей нужно выспаться и поесть.

Всего час назад? Йона с трудом поворачивает голову, словно налившуюся свинцом. Цифры на часах над кухонным столом показывают полдесятого. Через полчаса в палате А-2 выключат свет. Лежит ли сейчас Андор в своей кровати? Его не поранили? Воображение рисует Йоне картины одну страшнее другой: ее не-друг лежит под жестким серым одеялом, свернувшись клубочком, у него в очках треснула вторая линза. Или всё намного хуже и за неимением лазарета Андор, весь избитый, лежит в отгороженном занавеской углу? Или его упрятали в изолятор, где нет никого и ничего, кроме ведра? Думает ли он о ней? Зовет ли ее? «Йона, Йона, Йона!» – эхом раздается у нее в ушах, когда она вместе со стулом падает навзничь и проваливается в черную пустоту.

Йоне кажется, что она лежит на облаке и ее греет солнце. Глаза открывать не хочется. Хочется лежать здесь и медленно плыть к горизонту. Кто-то убирает ей волосы со лба и оставляет свою холодную и мозолистую руку у нее на голове. Знакомый голос.

– Девчушка, девчушка… Спи сколько влезет. Тут ты в безопасности.

Йона открывает глаза. Она лежит в незнакомой комнате, в кровати под пуховым одеялом. На краю кровати сидит Залман. У него подергивается глаз, или ей только так кажется, потому что она сама дрожит?

– Девчушка, девчушка… – говорит он еще раз. – Засыпай обратно.

Она трясет головой.

– Ни за что? Вижу, упрямства в тебе не убавилось даже после того, как ты упала в обморок и ударилась головой. Ну попробовать-то надо было.

Только сейчас Йона чувствует пульсирующую боль над правым ухом. Осторожно притрагивается. Большая шишка.

– Ты вдруг отключилась и стала заваливаться набок. Мы даже не успели тебя подхватить.

Йона смотрит на Залмана. Его глаз подрагивает еще сильнее, когда обращен на нее.

– Девчушка, девчушка, – говорит он в третий раз. – Я знаю. Мы вытащим Андора, как только сможем. А тебе сейчас нужно поесть моего супа и спать дальше.

Залман придерживает ей голову, и она ложка за ложкой глотает тот-самый-куриный-суп, который так часто ела на минус одиннадцатом этаже, в компании Мипи. Где Мипи сейчас?

Откуда-то издалека доносится голос Залмана:

– Килиан с Генриеттой ушли домой. Никто не знает, что ты здесь. Засыпай.

И она уплывает за горизонт, в темную ночь.

На будильнике почти двенадцать часов. В Мин-III заканчивается утренняя смена. Если бы Йона сейчас была там, она бы уже успела вставить в комфоны около двухсот аккумуляторов. Несколько ложек каши, которые она впихнула бы в себя с утра, уже переварились бы, и она, морщась от боли в пустом желудке, на негнущихся ногах шла бы в столовую. В животе забурчало.

– Отлично, ты проголодалась.

Залман сидит в кресле напротив. На коленях у него лежит раскрытая книга, а на плече горбится знакомая серая фигурка.