пока она укладывалась рядом с ним на кровать, подложив под голову подушку. Крошечные пальчики вцепились в ее пряди, но Поппи не отстранилась. Теплое тело, казалось, облегчило проблему маленького мальчика, и я задался вопросом, не обладает ли Поппи способностью утешать его благодаря личному опыту.

Как будто эта сцена была недостаточно удивительной, Поппи совершила немыслимое. Скрестив руки на груди, я завороженно наблюдал, как она поет колыбельную, укачивая Нила.

— В понедельник кто рождён, будет с праведным лицом. Кто во вторник появился — благодатью наградился.

Она поет?

Очарованный, я обнаружил, что мои ноги бессознательно движутся к ним. Я устроился на кровати по другую сторону от Нила, и наслаждался этой непривычной сценой.

— Тот, кто в среду был рождён, горьким горем будет полн, — продолжила Поппи неожиданно мелодичным тоном, лишь раз скосив глаза в мою сторону, чтобы сердито уставиться на меня за смелый шаг — сесть на ее кровать. — На четверг кто попадет — очень далеко пойдёт.

Это зрелище вызвало неожиданные незнакомые эмоции, подтолкнув меня к иррациональным идеям. Чувства были далеки от надуманных, и я не мог подавить образы, вызванные моим воображением.

Когда дыхание Нила выровнялось, Поппи укрыла его одеялом. Ее голова откинулась назад, когда она уловила напряженность, пылающую в моих глазах.

— Почему ты так на меня смотришь?

Мой взгляд впился в нее с яростью дикого животного, готового вырваться из клетки. Я был на грани безумия и в шаге от потери контроля. Мое затянувшееся молчание приукрасило то, чего я так отчаянно желал. Дикий голод едва удавалось сдерживать, но я должен был сосредоточиться на общей картине.

— Это была плохая идея — позволить мне увидеть тебя в таком виде, — наконец признался я.

— В каком виде?

Мой взгляд метнулся к спящему Нилу.

— Таком, какой сейчас.

— Почему?

Потому что это вызывает во мне эмоции, которые могут напугать тебя. Моя голова упала на подушку рядом с головой Нила, и я вытянулся, подложив одну руку под голову.

— Ты не готова узнать.

Она внимательно изучала меня, не настаивая на продолжении, возможно, потому что знала ответ. Ни у кого из нас не было безмятежных моментов с нашими глупыми семьями. С тех пор как не стало мамы, я не мог вспомнить ни одного такого же спокойного момента, несмотря на бесчисленные часы, проведенные с ними. Этот простой домашний опыт вызвал в ней похожие мысли. Идеи о том, как оставить позади семейное дерьмо в обмен на что-то похожее на счастье.

Да, Поппи, я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь. Ты вспоминаешь, когда в последний раз испытывала подобное удовлетворение. Это было до того, как умер твой отец.

— Ты не окажешь мне услугу? — ни с того ни с сего спросила Поппи.

— Хм?

— Ты не спросишь меня о моем отце?

Я оторвал голову от подушки и вгляделся в ее бесстрастное лицо.

Внимание Поппи было приковано к Нилу, пока она гладила его темные волосы.

— Зейну не нравится, когда мы упоминаем папу, поэтому никто не говорит о нём. Начинает казаться, что его никогда и не существовало.

— Расскажи мне о своем отце, — сразу же попросил я. — Каким он был?

Откинувшись на подушку, Поппи уставилась в потолок.

— Теплым. Добрым. Папа был гением. Легендой, — задумчиво перечисляла она его качества. — Я боготворила его. Он был хорошим человеком. Возможно, слишком хорошим. Он никогда не думал о себе, только о нас. Все, что он делал, было для его семьи. Папа был тем клеем, который держал нас с мамой вместе.

— Как сейчас обстоят дела с твоей мамой?

Она повернулась на бок.

— Рядом с Зейном она другая. Я ее не узнаю.

— А какая она рядом с Зейном?

Поппи рассеянно теребила выбившуюся нитку на простыне под собой.

— Когда я была маленькой, мы часто ездили в круизы. Каждый год мама настаивала на том, чтобы сделать на борту одну и ту же профессиональную семейную фотографию. Она берегла снимки в рамках, потому что всегда забывала попросить цифровые копии. После папиной смерти она подарила мне всю коллекцию. Сказала, что это наша семья, задокументированная на протяжении многих лет. Я упорядочила их и разложила по годам. Но когда переехала в общежитие, там не хватило места. Мама предложила выбрать одну фотографию, а остальные оставить здесь, пока я не освобожу немного пространства.

— Я не понимаю. Какое это имеет отношение к Зейну?

Поппи тяжело вздохнула.

— К тому времени, как я навела порядок в комнате и вернулась за фотографиями, Зейн нашел их и вырезал везде папино лицо. — Она указала на свой стол, где стояла фотография Поппи и ее родителей в рамке, украшенной морскими ракушками. — Уцелела только эта.

— Это очень жестоко, — пробормотал я.

— Когда пришла к нему разбираться, Зейн сказал, чтобы я больше никогда не приносила эту грязь в его дом. Это отвечает на твой вопрос о моих отношениях с Зейном?

— Он садисткий ублюдок, — сказал я прямо. — Ты когда-нибудь рассказывала об этом маме?

Поппи легла на спину, и я повторил ее позу. Краем глаза я заметил, как она покачала головой.

— Мама часто плакала после того, как папа заболел. Если я разрушу их отношения, она снова впадет в депрессию. Какой смысл заставлять ее грустить?

Мне хотелось убить Зейна за то, что он сделал с Поппи. Он не заслуживал того, чтобы дышать с ней одним воздухом. Однако она никогда не сможет сохранить контакт с матерью, если не наладит с ним отношения.

— Он заслуживал большего, — внезапно пробормотала она.

— Кто?

— Папа, — ответила Поппи мрачным голосом. — Он заслуживал дочери, которая любила бы его и оплакивала. Ты знал, что я не проронила ни единой слезинки на его похоронах?

Да.

— Это не заложено в моих генах, — объяснила Поппи. — Плакать.

Она подняла на меня глаза, оценивая, понял ли я скрытый намек.

Тогда меня осенило. Настоящей причиной обиды Поппи на биологического отца была не его жестокость. Всё дело было в генах, которые он передал. Они оба были антисоциальными личностями и не испытывали сочувствия или раскаяния за свои поступки. Такое поведение затрудняло поддержание долгосрочных отношений, особенно когда они не могли контролировать свой гнев. Тогда как черты характера Поппи были более очевидны из-за этой неспособности, Зейн лучше скрывал своих демонов. Поппи считала, что она упускает глубокий жизненный опыт из-за своей эмоциональной ограниченности. В то время как она обладала огромным контролем над своими целями, она не могла изменить ДНК так, чтобы та соответствовала ее жизни.

— Ты никогда не плакала?

Поппи покачала головой.

— Я могу чувствовать