большей части послереволюционного десятилетия. Несмотря на такой конфликт ценностей, было достигнуто согласие относительно формы регулирования, подходящей для социалистического общества. В период своего главенства в Народном комиссариате юстиции юристы из числа левых эсеров намеренно изъяли из подготавливаемого ими проекта Уголовного уложения запрет на добровольное мужеложство. Двумя годами позже, когда большевистские законодатели вновь обратились к проблеме кодификации, они приняли такое же намеренное решение. Законодательство, которое они в итоге одобрили, секуляризировало и модернизировало язык, которым говорили о нарушениях половой свободы личности и половой неприкосновенности. Религиозная терминология при описании физических актов была заменена судебно-медицинской и криминологической, а перечень половых преступлений был упрощен. Статус гомосексуальной любви, казалось, был прояснен отсутствием в этом кодексе наказания за мужеложство между согласившимися на него взрослыми. Отмена этого запрета была настоящим политическим достижением, а Советская Россия была самой значительной мировой державой, декриминализовавшей мужскую однополую любовь, со времен революционной Франции. Тем временем, в других странах приговоры за подобные «преступления» колебались от пяти лет за «противоестественный порок» в Германии до пожизненного тюремного заключения за «мужеложство» в Англии[531].

При всем том медикализация половых преступлений, которая сопутствовала амбициям нового законодательного режима, предоставляла милиции, юристам и медицинским чиновникам возможность продолжить регулирование сексуально-гендерного диссидентства.

Глава 5

Извращение или извращенность?

Медицина, политика и регулирование сексуально-гендерного диссидентства после декриминализации мужеложства

Как советская власть понимала и регулировала однополую любовь? В 1922 году один амбициозный молодой психиатр, нимало не сомневаясь, что последние научные достижения подвигают нас к рассмотрению этого вопроса исключительно с медицинской точки зрения, писал:

Врачи смотрят на гомосексуалистов как на несчастных пасынков судьбы, как на калек, подобных слепым, глухонемым и т. п., обязанных своим недостатком лишь физиологическому уродству, но никак не могут считать их злонамеренными развратниками, оскорбляющими общественную нравственность, почему и для обозначения этого болезненного состояния применяется термин извращение (inversio), а не извращенность или тем более развращенность[532].

В. П. Протопопов из Петрограда выступал за потенциально прогрессивный подход. Отвергнув религиозные, морализаторские взгляды старого режима в пользу точки зрения, уже обретшей широкую поддержку в медицинских кругах Запада, советская юриспруденция и медицина будут в состоянии поставить на рациональную почву лечение этой половой аномалии. Ведь «гомосексуалисты» считались жертвами биологической деформации и не несли ответственность за свои сексуальные порывы, а современное общество, свободное от буржуазной невежественности, не вправе более осуждать их на тюремное заключение и вместо этого должно приглашать их в клиники. Протопопов писал это, когда новый уголовный кодекс еще обсуждался в Народном комиссариате юстиции, аргументируя вышеозначенным образом необходимость декриминализации мужеложства.

В политике коммунистической партии 1920-х годов на первом месте стояли кардинальные вопросы упрочения нового строя. После заболевания В. И. Ленина в 1922 году и его смерти в 1924-м последовала борьба за власть. В первые мирные годы советского режима основной темой дискуссий стали споры И. В. Сталина с его оппонентами по проблемам индустриализации. Именно в этом контексте следует рассматривать двойственность подхода большевиков к однополым отношениям. Коммунисты в целом считали, что половые вопросы, несмотря на их очевидную важность для революции, были элементами надстройки, которые разрешатся сами собой после того, как будет заложена коллективистская экономическая и социальная основа. Более того, медицина станет на службу государству (которое при старом режиме не доверяло технократической экспертизе), чтобы сформулировать на материалистической основе критерии того, какие граждане являются «здоровыми», а какие – «патологическими». Когда подобные ожидания соединились с намеренным изъятием «мужеложства» из первого революционного уголовного кодекса, образовался дискурсивный вакуум, способствовавший плюрализму подходов к сексуально-гендерному диссидентству. Единой или официальной точки зрения на гомосексуальность в период декриминализации мужеложства (1922–1933 годы) не было. Наоборот, и эксперты, и управленцы исповедовали самые разнообразные взгляды.

Мало кто из экспертов, подобно Протопопову, готов был рискнуть своей карьерой и изучать гомосексуальность. Споры между адептами различных точек зрения редко выходили на публику, но тем не менее об аргументах сторон можно судить по дискуссиям того времени. Несмотря на введение нового уголовного кодекса, некоторые юристы и милицейские чины продолжали относиться к гомосексуалам с подозрением. Одновременно небольшая часть психиатров и специалистов по эндокринным заболеваниям, опираясь на новейшие открытия в сфере половой ориентации, решила объявить вопрос гомосексуальности своей прерогативой. Эти эксперты представляли эротический однополый интерес как следствие гормональной аномалии. Одни, ссылаясь на исторические и культурные прецеденты, считали гомосексуальность естественным явлением. Другие придерживались биосоциальной точки зрения, полагая, что истоки сексуальности следует искать не в половых железах, а в эволюционной истории общества или в личной истории развития индивида. Обозревая труды этих психиатров и их подходы к методологическим и гендерным проблемам, можно составить представление о палитре точек зрения и возможностях изучения политики революционной России в области сексуального и гендерного многообразия.

Сексуальная революция, медицина и сексуальные аномалии

Дискурсивный вакуум, который в 1920-х годах большевики оставили вокруг проблем сексуально-гендерного диссидентства, открыл большие возможности перед советскими судебно-медицинскими экспертами. Стремясь сделать сферы своей деятельности «более советскими», они пользовались исследовательскими возможностями, которые им предоставляла работа с «гомосексуалистами» и представителями «среднего пола», чтобы продвигать взгляды, которые разительно отличались от риторики их предшественников эпохи царизма. Юристы, в большинстве своем получившие образование при старом режиме, стремились примирить опыт революции и Гражданской войны – времени фактического беззакония – с необходимостью вернуться к формализованной законодательной основе во времена новой экономической политики. Новые уголовные нормы мало что говорили относительно однополых отношений, и правоведы заполняли дискурсивный вакуум размышлениями о медицинских и эмансипаторских подходах к данному вопросу. Тем временем медицинские эксперты – прежде всего психиатры – изучали «гомосексуализм» и «трансвестизм» с напором, не виданным до 1917 года.

Как показала Сьюзен Гросс Соломон, в случае социальной гигиены вовсе не требовалось делать что-то новаторское, чтобы сделать научное исследование более политически лояльным новым веяниям. Под руководством проницательного и харизматичного народного комиссара здравоохранения Н. А. Семашко поддержка исследованиям оказывалась, если идеи были новы для России[533]. Несмотря на ограниченные ресурсы нового Комиссариата здравоохранения, чьи бюджетные приоритеты стояли далеко не в первом ряду в советском государстве[534], впечатляющий объем исследований и дискуссий по вопросам половой и гендерной аномалии был выполнен именно в 1920-е годы.

Юристы и врачи активно использовали это время для отстаивания своих мнений. Всего через три месяца после введения в действие УК РСФСР 1922 года в еженедельном издании Народного комиссариата юстиции анонимный юрист опубликовал статью «Процессы гомосексуалистов», в которой освещались два показательных дела и доказывалось, что в отсутствие закона о мужеложстве гомосексуальное поведение может считаться незаконным и в контексте нового уголовного кодекса[535]. Один из процессов, который рассматривался в статье, – по-видимому, уже завершившийся к тому времени – был против большой группы мужчин, арестованных в петроградском «клубе педерастов» на частной квартире, где нескольких мужчин задержали в