— Неужели никто из вас, — сказал нетерпеливо Шарпитло, — не знает дороги к проклятому Мусхетову кэрну, кроме этой визгливой идиотки?

— Никто! — вскричала Мэдж. — Где уж им! Они все трусы… А я не раз сиживала на могиле от сумерек до утренних петухов и болтала с Николом Мусхетом и его женой Эйли, которые там спят.

— Помолчи, сумасшедшая трещотка! — сказал Шарпитло. — Дай моим людям ответить.

Пока Рэтклиф чем-то на миг отвлек внимание Мэдж, полицейские доложили, что, хотя местность вообще им знакома, они не берутся найти туда дорогу при неверном свете луны, во всяком случае с той точностью, какая нужна для успеха экспедиции.

— Что же нам делать, Рэтклиф? — сказал Шарпитло. — Если он заметит нас первый, — а так оно и будет, раз мы пойдем наугад, — мы его наверняка упустим; а я готов скорее потерять сотню фунтов, чем допустить, чтобы полиция ударила лицом в грязь; к тому же лорд-мэр решил непременно кого-нибудь повесить за Портеуса.

— Я так думаю, — сказал Рэтклиф, — что лучше нам идти с Мэдж. Я сейчас попробую ее унять. А хоть бы он и услыхал, как она горланит свои песни, так откуда ему знать, что с ней кто-нибудь есть?

— Это верно, — сказал Шарпитло. — Если он подумает, что она одна, ему нет причины от нее убегать. Идем, мы и так промешкали. Гляди только, чтобы она верно указывала дорогу.

— А что, дружно сейчас живут Никол Мусхет с женой? — спросил Рэтклиф у сумасшедшей, подделываясь под ее безумные речи. — Раньше-то они не ладили, если верить людям.

— Что было, то прошло, — ответила Мэдж доверительным тоном кумушки, которая сплетничает о соседях. — Я им сама сказала: кто старое помянет, тому глаз вон. Шея-то у нее, правда, сильно порезана. Она ее кутает в саван, чтобы не было видно, — да кровь-то все равно проступает! Я ей говорила, чтобы постирала его в источнике святого Антония, — все сойдет. Говорят, правда, что кровь с полотна ничем не отмоешь. Есть теперь жидкость дьякона Сондерса для вывода пятен. Я ее пробовала дома на тряпке, смоченной детской кровью. И что вы думаете? Не отмылось! Надо будет попробовать в источнике святого Антония. Вот я как-нибудь в лунную ночь позову Эйли Мусхет, и мы с ней устроим большую стирку, а потом посушим белье при свете красавицы луны. Люблю луну куда больше, чем солнце: оно жаркое, а у меня, знаете ли, и без того голова в огне. А луна, да роса, да ночной ветерок — они освежают, точно тебе капустный лист приложили ко лбу. Луна иной раз как будто нарочно для меня светит — никто ее не видит, кроме меня.

Эти безумные речи лились у нее без умолку, и она быстро шла вперед, таща за собой Рэтклифа, который пытался — или делал вид, что пытается, — заставить ее говорить потише.

На вершине небольшого холма она вдруг остановилась, устремила взгляд вверх и минут пять молчала.

— Что это с ней еще? — спросил Шарпитло. — Нельзя ли поторопить ее?

— С нею надобно терпение, сэр, — сказал Рэтклиф. — Ее не заставишь идти быстрей, если она сама не захочет.

— Черт бы ее побрал! — сказал Шарпитло. — Погоди же ты у меня! Засажу в Бедлам или Брайдуэлл. Экая негодяйка, все ведь назло делает!

Тем временем Мэдж, сперва задумавшаяся, внезапно залилась смехом, тяжело вздохнула, снова захохотала и, глядя на луну, запела:

Скажи мне, луна, золотая луна,

Какая мне участь в любви суждена?

Кого полюблю я? Каков он на вид?

Как ходит, как смотрит и как говорит?

— Но к чему мне спрашивать луну о суженом? Я и так его знаю — хоть он и оказался обманщиком. Но тсс! Никому ни слова! Только вот ребеночка жаль… Что ж, Бог милостив. — Тут Мэдж тяжело вздохнула. — А на небе луна, да еще и звезды! .. — И она опять засмеялась.

— Всю ночь нам, что ли, здесь стоять? — вскричал Шарпитло, теряя терпение. — Гони ее вперед!

— Кабы мы знали, куда ее гнать, сэр, — сказал Рэтклиф. — Пойдем-ка, Мэдж, — обратился он к ней. — Нам бы успеть повидаться с Николом и его женой. А ведь без тебя мы не найдем к ним дороги.

— Идем, идем, Рэт, — сказала она, хватая его за руку и устремляясь вперед удивительно большими для женщины шагами. — А знаешь что, Рэт? Ведь Никол Мусхет очень тебе обрадуется. Он говорит, что другого такого негодяя только в аду сыщешь. Вы с ним пара — оба черту служите. Еще неизвестно, кому из вас он отведет лучшее место в пекле.

Рэтклиф был неприятно поражен и невольно запротестовал против этого сравнения.

— Я крови не проливал, — сказал он.

— Зато ты ее продавал, да еще сколько раз. Можно ведь и языком убить человека, не только рукою… Словом, а не только ножичком…

Красивый малый наш мясник,

Красив его камзол,

Он днем распродал тех овец,

Что утром заколол.

«Вот это самое я сейчас и делаю, — подумал Рэтклиф. — Нет, не продам я молодую жизнь Робертсона!» И он тихо спросил Мэдж, не помнит ли она какие-нибудь старые песни.

— Как не помнить, — сказала Мэдж. — Я охотно тебе спою — с песней идти веселее. — И она запела:

Когда стервятник в облаках -

Не слышен жаворонок звонкий;

Собаки носятся в лесах -

Олени держатся в сторонке.

— Заткни ее проклятую глотку, хотя бы пришлось задушить ее, — прошипел Шарпитло. — Я кого-то вижу. Идемте в обход, ребята, вокруг холма. Ты, Джордж Пойндер, останься с Рэтклифом и этой помешанной сукой; а вы ступайте со мною и держитесь в тени пригорка.

И он бесшумно пополз вперед, словно индейский вождь, собирающийся напасть врасплох на враждебное племя. Рэтклиф видел, как осторожно они держались в тени, избегая выходить в полосы лунного света. «Несдобровать Робертсону, — сказал он себе. — Эх, молодежь! Ну зачем ему Джини Динс или любая другая? Нет, надо было рисковать из-за бабы головой! А эта дура всю дорогу горланила, как петух, трещала громче духового ружья, а сейчас, когда от ее визга может быть польза, она и язык проглотила! Вот так всегда с бабами: раз замолчала — значит быть беде! Надо бы ее опять расшевелить, только бы этот пес не догадался… Мудрено это! Уж так остер, так остер! Как шило Мак-Кихана, что проткнуло шесть подошв да еще вошло на полдюйма в королевскую пятку».

И он принялся чуть слышно напевать первый куплет любимой баллады Мэдж, слова которой имели некоторое отдаленное сходство с положением Робертсона, надеясь, что она подхватит:

Ищейки рыскают в лесу,

Летят во весь опор,

Но громко девушка поет

В Тинвальде среди гор.

Едва услышав эти слова, Мэдж оправдала надежды Рэтклифа и во весь голос запела:

Ты крепко спишь, сэр Джеймс! Вставай!

Теперь не время спать.

Двенадцать дюжих молодцов

Хотят тебя поймать!

Хотя они были еще далеко от места, называемого Мусхетовым кэрном, Рэтклиф, видевший в темноте точно кошка, заметил, что Робертсон услышал сигнал. Джордж Пойндер, менее зоркий или менее внимательный, не увидел его бегства, так же как и Шарпитло со своими подручными; те были значительно ближе к кэрну, но он еще был заслонен от них неровностями местности, за которыми они укрывались. Спустя несколько минут они тоже наконец заметили исчезновение своей добычи и бросились вперед, между тем как Шарпитло кричал скрипучим голосом, похожим на визг пилы: