— Привет, — ответил я.

У нее были серо-зеленые глаза, и я вспомнил, как иногда они вдруг расширялись, будто безо всякой причины.

Она вытащила круглое ситечко, поднесла чашку к губам и подула на чай.

— Давно не виделись, — сказал я. — Ты как?

Она сделала маленький глоток и поставила чашку на стол.

— Нормально, — сказала она. — Вот только что были с подругой в Бразилии. А оттуда я прямиком полетела в Висбю. Так что я еще не перестроилась обратно.

— Но ты пишешь?

Она чуть скривилась и посмотрела в стол.

— Пытаюсь, да. А ты?

— Тоже пытаюсь.

Она улыбнулась.

— А ты правда собрался жить в Стокгольме?

Я пожал плечами:

— Ну какое-то время точно.

— Здорово, — сказала она. — Тогда будем встречаться. В смысле общаться.

— Да.

— Ты кого еще в городе знаешь?

— У меня тут только один знакомый, Гейр. Он тоже из Норвегии. А больше никого не знаю.

— А Мирья? Ты же ее знаешь. По Бископс-Арнё, я имею в виду.

— Ну, ее я, считай, не знаю. Как у нее дела, кстати говоря?

— Хорошо, мне кажется.

Мы замолчали.

Слишком о многом мы не могли говорить, слишком многого нам нельзя было касаться. Но раз уж мы сели вместе за этот столик, надо было вести беседу.

— Рассказ твой в «Ваганте» крутой был, — сказал я. — Прямо крутой.

Она улыбнулась и опустила глаза:

— Спасибо.

— Язык взрывной. И сам рассказ такой красивый. В нем как будто… фуф, как же трудно формулировать… что-то гипнотическое такое.

Она по-прежнему смотрела в стол.

— Ты рассказы сейчас пишешь, да?

— Ну вроде как да. Прозу, во всяком случае.

— Здорово.

— А ты?

— Да ничего не пишу. Я четыре года пытался написать роман, но сейчас перед отъездом опять отправил все в помойку.

Еще помолчали. Я раскурил новую сигарету.

— Приятно снова с тобой повидаться, — сказал я.

— И мне тоже.

— Я пока тебя ждал, читал рукопись, — сказал я и показал на стопку листов рядом с собой. — Кристины Нэсс. Ты ее знаешь?

— Как ни странно, знаю. Я ее не читала, но она выступала в Бископс-Арнё вместе с двумя мужчинами-писателями.

— Правда? Это интересно, потому что она пишет как раз о Бископс-Арнё. Как молоденькая девушка из Норвегии приезжает туда.

Господи, что я делаю? Что я несу?

Линда улыбнулась.

— Я не так много читаю, — сказала она. — И уже не понимаю, писатель я вообще или нет.

— Ты?!

— Но я хорошо запомнила тот визит норвежских писателей. Они были сама амбициозность, особенно мужчины, оба. И очень много знали о литературе.

— Как их звали?

Она сделала долгий вдох:

— Одного точно звали Туре, тут я уверена. И оба из «Ваганта».

— А, понятно. Это были Туре Ренберг и Эспен Стюеланн. Я вспомнил, они ездили туда.

— Да, точно.

— Два моих лучших друга.

— Серьезно?

— Но они все время грызутся как кошка с собакой. Их уже нельзя в одной комнате держать.

— Так ты дружишь с ними порознь?

— Можно и так сказать.

— И ты произвел на меня впечатление тоже.

— Я?

— Ты. Ингмар Лемхаген рассказал нам о твоей книге задолго до твоего приезда. И вообще хотел только о ней и говорить.

Мы снова замолкли.

Она встала и пошла в туалет.

Безнадега, подумал я. Несу какую-то пургу, как идиот. А как быть-то?

Вот черт, о чем вообще люди разговаривают?

Поодаль шипела и шкварчала кофемашина. У прилавка стояла длинная очередь, движения людей говорили о нетерпении. За окном серела серость. В парке желтела волглая трава.

Линда вернулась и села на свое место.

— Чем занимаешься? Город уже знаешь?

Я помотал головой:

— Почти нет. Но я пишу. И каждый день плаваю в бассейне на Медборгарплатсен.

— Да? Я тоже там плаваю. Не каждый день, но почти.

Мы обменялись улыбками.

Я достал мобильный и посмотрел на часы.

— Мне скоро пора идти, — сказал я.

Она кивнула.

— Может, еще как-нибудь чаю попьем?

— С удовольствием. Когда?

Она пожала плечами.

— Ты мне позвони, хорошо?

— Конечно.

Я положил рукопись и телефон в сумку и встал.

— Значит, услышимся. Приятно было повидаться.

— Пока, — сказала она.

С сумкой в руке я быстро шагал вниз по улице, потом свернул вбок мимо парка, и еще один поворот на широкую улицу, где моя квартира.

Никаких подвижек, ничего не стронулось с места, — как встретились, так и расстались.

Но чего я ждал?

Некуда нам двигаться, так?

Я не спросил ее о квартире. Не спросил о контактах. Ни о чем.

К тому же я жирный.

Дома я плюхнулся навзничь на водяную кровать и уставился в потолок. Линда стала не такая, как раньше. Словно другой человек.

В Бископс-Арнё в ней наиболее отчетливо сквозила готовность зайти сколь угодно далеко, — она мгновенно считывалась и очень меня притягивала. А теперь исчезла. Жесткое, безжалостное, но одновременно как стекло хрупкое, — его тоже не было. Хрупкость какая-то осталась, но стала другой; я теперь не думал, глядя на Линду, что она сейчас разобьется на тысячу осколков, как казалось мне тогда. Зато к хрупкости добавилась мягкость, а эта ее готовность к отпору, «даже не думай ко мне приближаться», тоже изменилась. Линда казалась застенчивой, но вместе с тем и открытой. Разве не появилась в ней капелька открытости?

Осенью, после того как мы были в Бископс-Арнё, она сошлась с Арве, и от него я знал, что происходило с ней зимой и весной. У нее разыгралась биполярка, со временем ее положили в психиатрическую больницу; больше я ничего не знал. В маниакальные периоды она звонила мне домой, дважды — в поисках Арве: оба раза я не знал, где он, и через друзей передавал ему просьбу перезвонить мне, а потом слышал в его голосе разочарование, — что на самом деле это Линда его ищет. Но один раз она позвонила просто со мной поговорить, времени было шесть утра, она рассказывала, что едет в Гётеборг, на писательские курсы, поезд через час. В спальне проснулась Тонья, встревожилась, кто звонит в такой час, я сказал: «Линда, помнишь, та шведка, с которой я познакомился, девушка Арве». — «А зачем она звонит сюда?» — спросила Тонья, и я сказал, не знаю, думаю, что у нее маниакальная фаза.